Западноевропейская поэзия XX века - [62]

о похвале общины и софистов,

о дорогом, бесценном слове «Эвге!»[82],

о шумной Агоре[83], Театре и Венках.

Нет, Артаксеркс такого не подарит,

в сатрапии такого не найдешь,

а что за жизнь без этого на свете.

ПОКИДАЕТ ДИОНИС АНТОНИЯ [84]

Когда внезапно в час глубокой ночи

услышишь за окном оркестр незримый

(божественную музыку и голоса) —

судьбу, которая к тебе переменилась,

дела, которые не удались, мечты,

которые обманом обернулись,

оплакивать не вздумай понапрасну.

Давно готовый ко всему, отважный,

прощайся с Александрией, она уходит.

И главное — не обманись, не убеди

себя, что это сон, ошибка слуха,

к пустым надеждам зря не снисходи.

Давно готовый ко всему, отважный,

ты, удостоившийся города такого,

к окну уверенно и твердо подойди

и вслушайся с волнением, однако

без жалоб и без мелочных обид

в волшебную мелодию оркестра,

внемли и наслаждайся каждым звуком,

прощаясь с Александрией, которую теряешь.

АЛЕКСАНДРИЙСКИЕ МОНАРХИ

Сошлись александрийцы посмотреть

на отпрысков прекрасной Клеопатры,

на старшего Цезариона и на младших,

на Александра и на Птолемея,

что выступят в Гимнасии впервые,

где их царями ныне назовут

перед блестящим воинским парадом.

Армении и Парфии владыкой

всесильным Александра нарекли.

Сирийским, киликийским, финикийским

владыкою был назван Птолемей.

Однако первым был Цезарион —

в одеждах нежно-розового шелка,

украшенных букетом гиацинтов,

с двойным узором аметистов и сапфиров

на поясе слепящей красоты

и с крупным жемчугом на белых лентах,

увивших ноги стройные его.

Он вознесен был выше младших братьев,

провозглашен Царем среди Царей.

Разумные александрийцы знали,

что это было только представленье.

Но день был теплым и дышал поэзией,

лазурью ясной небеса сияли,

Гимнасии Александрии по праву

венцом искусства вдохновенного считался,

Цезарион был так красив и так изящен

(сын Клеопатры, Лага славного потомок).

И торопились, и к Гимнасию сбегались,

и криками восторга одобряли

(на греческом, арабском и еврейском)

блестящий тот парад александрийцы,

а знали ведь, что ничего не стоят,

что звук пустой — цари и царства эти.

СРОК НЕРОНА

Дельфийское пророчество услышав,

далек от беспокойства был Нерон:

«Страшись семидесяти трех годов…»

Немало временн, чтоб жизнью насладиться.

Ему лишь тридцать. Срок немалый бог

отвел Нерону, чтобы упредить,

предотвратить далекие угрозы.

Сейчас он в Рим вернется, утомленный

прекрасным путешествием своим,

но как приятно это утомленье

от удовольствий, что вкусил Нерон

в гимнасиях, театрах и садах…

О, вечера ахейских городов!..

О, сладострастье обнаженных тел…

Так думает Нерон. В Испании же войско

в глубокой тайне собирает Гальба,

старик семидесяти трех годов.

АНГЕЛОС СИКЕЛЬЯНОС Перевод Н. Горской

Ангелос Сикельянос (1884–1951). — Родился на острове Левкада в семье учителя. Первая книга стихов поэта, «Ясновидящий», вышла свет в 1909 г. За ней последовали «Пролог к жизни» (1915), «Матерь божия» (1917), «Пасха греков» (1918), «Дельфийское слово» (1927). Автор ряда несколькиx лиро-эпических трагедий.

Искрящееся жизнелюбие, возвышенный лиризм, сплав элементов неоклассицизма и неоромантизма определяют ту стилевую манеру, которую Сикельянос сохраняет на протяжении всего творчества. В 20-е годы он выдвигает «дельфийскую идею» — план создания в Дельфах всемирного культурного центра, организует театральные представления в древнем дельфийском театре. В годы второй мировой войны Сикельянос участвовал в Сопротивлении, возглавлял «Общество греческих писателей».

Стихотворения «Ахелой», «Анадиомена» и «Лишь потому…» взяты из икла «Лирика» (1912–1927), стихотворение «Клятва Стикса» — из сборника «Просфора» 1943). На русском языке публикуются впервые.

АХЕЛОЙ [85] (Сон)

И был Ахелой переполнен, кипели и мчались валы,

и, в этом кипении стоя,

я ноги столбам уподобил, и сам стал подобьем скалы,

как бог, ожидающий боя.

Но жажда меня одолела, и рот приоткрыл я слегка,

склонившись над влагою пенной,

и только собрался напиться, как мощным потоком река

мне хлынула в горло мгновенно.

И бодрость, и дивную свежесть вливал в меня каждый глоток,

и легкость былая воскресла;

и — как ветерок на рассвете — я медленно пил тот поток,

что раньше хлестал мои чресла.

Река обмелела, пропала, как пена в прибрежных камнях,

и дно предо мною открыла;

и стал наконец я свободным, и тяжесть исчезла в ступнях,

и я воспарил легкокрыло.

Наполнилось сердце отвагой, неведомой мне до сих пор,

и чувствовал я, вдохновенный,

в груди, что дышала привольно, и гордое мужество гор,

и юную радость вселенной.

Как ярко мое сновиденье! Как сила моя велика!

Затмил я того полубога,

который схватил Ахелоя, принявшего образ быка,

за оба изогнутых рога,

и в шею уперся коленом, и пальцы так крепко сомкнул,

что рог захрустел и сломался,

и, бешеной болью пронзенный, поток закружился, скакнул

и к морю со стоном помчался.

АНАДИОМЕНА [86]

Вот она — я — восхожу в сладостно-розовом свете зари,

ввысь простирая длани,

и божественный моря покой выйти меня призывает,

в лазурный простор меня манит.

Но внезапно врываются в грудь, потрясая мое естество,

рассветной земли дуновенья.

О Зевс, меня держит волна, и волосы топят меня,

тяжкие, словно каменья!

О нереиды, — о Кимофоя и Главка! — бегите сюда