Западноевропейская поэзия XX века - [47]

ВСЕ СМЕРТИ Перевод П. Мальцевой

Всеми смертями я умер уже,

И каждою смертью снова хочу умереть,

Умереть каменной смертью в скале,

Умереть глиняной смертью в песке,

Смертью древесной во древе,

Лиственной смертью в лепечущей летней листве,

И бедной кровавой человеческой смертью.

Цветком хочу я опять родиться,

Деревом и травой хочу я опять родиться,

Оленем и рыбой, птицей и бабочкой.

Из каждого образа

Возводит моя тоска

Ступени к последней скорби,

К скорби людской.

О трепетная тугая дуга,

Тоска безумствующим кулаком

Хочет свести воедино

Оба полюса жизни!

Неоднократно, снова и снова, все чаще

Ты гонишь меня от смерти к рожденью,

К началу полного боли пути,

Божественного пути.

МОТЫЛЕК Перевод П. Мальцевой

Вот мотылек залетный

Пляшет над лампой — мал,

Хрупок, как дух бесплотный,

Вспыхнул, сверкнул, пропал.

Так, повстречавшись с нами,

Как мимолетный свет,

Счастье взмахнет крылами,

Вспыхнет, сверкнет — и нет.

ПЕЧАЛЬ Перевод А. Ларина

Вчерашнюю кипень сметает

Сегодняшний суховей.

Цветок за цветком облетает

С древа печали моей.

Их ветром гонит, гонит,

Как стаю белых мух.

В молчанье отзвук тонет,

И цепенеет слух.

На небе звезд не стало,

В сердце любовь умерла.

Даль черноту распластала,

В мир пустота вошла.

Кто о приюте мечтает

В годину бед и смертей?

Медленно облетает

Древо печали моей.

ИОАХИМ РИНГЕЛЬНАЦ Перевод Л. Гинзбурга

Иоахим Рингельнац (наст. имя — Ганс Бёттигер; 1883–1934). — Сатирик, куплетист, пародист, автор текстов для кабаре. Антибуржуазные, полные тематической и формальной новизны, стихи поэта («Стихи о спорте», 1920; «Куддель Даддельду», 1920 и 1923, и др.) были запрещены нацистами как образец «вырожденческого искусства». Переводится впервые.

АФИШНЫЕ ТУМБЫ

Афишные тумбы, возможно,

В чем-то сродни маякам:

Их дождь поливает безбожно,

Ветер сечет по бокам.

Но как их пестро наряжают!

И средь городской кутерьмы

Сулят они, ржут, угрожают

И лгут еще хлеще, чем мы.

Приходит злодей спозаранку

И варварски, как говорят,

Срывает, поставив стремянку,

Нарядный афишный наряд.

Затем с вдохновенной отвагой

Он кисть и ведерко берет,

Чтоб новою пестрой бумагой

Оклеить им зад и перёд.

Театр… Выставка… «Все для невесты…»

Сигары… Убийство… Режим…

Спорт… Церковь… Протезы…

Протесты… Рисунки и подписи к ним.

Нет, я в облаках не витаю:

Все важным я здесь нахожу,

И все, что я здесь прочитаю,

Я дома жене расскажу.

Стихов не постиг ее разум,

Ей книги даются с трудом,

Но, внемля этим рассказам,

Она говорит мне: «Идем!»

Туда, где средь ливней шквальных

Афишные тумбы стоят

И много проблем весьма актуальных

Для любознательного современного человека в себе таят.

МАЛЕНЬКИЕ АКТЕРЫ

О никчемных, маленьких актерах

С нежностью я думаю всегда,

О жрецах искусства, для которых

Ничего нет выше их труда.

Их, в программках набранных петитом,

Да и не известных никому,

Не терзает зависть к знаменитым.

Сами не ответят почему.

Попранные грубым самомненьем,

Театром лишь поглощены одним…

Но зато с каким благоговеньем

По ночам девчонки внемлют им!

В старых временах они застряли,

Их порывам крыльев не дано, —

Только сберегли, не растеряли

То, что мы растратили давно.

Честность — это высшее искусство,

Дар священный — быть самим собой.

Пусть же вам за бескорыстность чувства

Будет щедро воздано судьбой!

РОБКОЕ СЛОВО

Жило

Робкое слово…

Оно

Было случайно обронено,

В испуге тотчас под диван

Забилось,

Где и забылось…

Потом было вот что:

В субботу рано,

При выколачиванье дивана,

Слово

Берте в левое ухо

Влетело…

(Левое было глухо.)

Но тут внезапный порыв ветерка

Слово вынес под облака,

И слово

Пристроилось — прямо с лёта —

В полупустой голове пилота.

Затем,

Очевидно, не выдержав качку,

Упало вниз оно,

На батрачку,

Обнимаемую батраком,

При этом плакавшую тайком.

Слово

Ресницы ей осушило,

Как будто именно к ней спешило,

Чтоб просветлело ее лицо…

Но тут литератор приметил словцо,

Звучавшее искренне, хоть и тихо.

Раздул, разодел, разукрасил лихо

И преподнес его, как на блюде:

Нате, мол, ешьте, добрые люди!..

И жалкое, бедное

Слово,

Дрожащее,

Испорченное, будто ненастоящее,

Пошло скитаться по белу свету,

Пока не досталось оно поэту,

Который бережно перенес

Его

В свое царство волшебных грез…

Вдруг является пародист,

Он был предприимчивый малый.

Достал из портфеля бумажный лист.

Словцо осмотрел: — Подойдет, пожалуй!.

Смешал его

С дерьмом и ядом,

С мелодийкой,

Содранной у какой-то бездарности.

И слово пошло колесить по эстрадам,

Достигнув вершин популярности.

Теперь оно громко звучит «в народе»

И все же

Не изменило своей природе,

И в новом обличье, и в новой коже.

Таится в самой его сердцевине

Нечто никем не расслышанное,

Так и не узнанное доныне,

Робкое и возвышенное.

ЭРНСТ ШТАДЛЕР

Эрнст Штадлер (1883–1914). — Неоромантик («Прелюдии», 1905), затем экспрессионист. Название его главной книги — «Взлом» (1914) — стало лозунгом раннего экспрессионизма. В подчеркнуто урбанистической лирике поэта преобладают социальные мотивы. Убит на фронте первой мировой войны. Стихи Штадлера переводятся на русский язык с начала 20-х годов.

ИЗРЕЧЕНИЕ Перевод И. Грицковой

В старинной книге я нашел слова одни —

С тех пор они огнем мои буравят дни.

И если мне на ум придет порою

Суть ложью подменять, а естество игрою,

Лгать самому себе и тешиться обманом,

Звать белым черное, прозрачное туманом,