Западноевропейская поэзия XX века - [19]

Надо думать, будет время

Дыму желтому по улице ползти

И тереться шерстью о стекло;

Будет время, будет время

Подготовиться к тому, чтобы без дрожи

Встретить тех, кого встречаешь по пути;

И время убивать и вдохновляться,

И время всем трудам и дням[11] всерьез

Перед тобой поставить и, играя,

В твою тарелку уронить вопрос,

И время мнить, и время сомневаться,

И время боязливо примеряться

К бутерброду с чашкой чая.

В гостиной дамы тяжело

Беседуют о Микеланджело

И, конечно, будет время

Подумать: «Я посмею? Разве я посмею?»

Время вниз по лестнице скорее

Зашагать и показать, как я лысею, —

(Люди скажут:

«Посмотрите, он лысеет!») Мой утренний костюм суров, и тверд воротничок,

Мой галстук с золотой булавкой прост и строг —

(Люди скажут: «Он стареет, он слабеет!»)

Разве я посмею

Потревожить мирозданье?

Каждая минута — время

Для решенья и сомненья, отступленья и терзанья.

Я знаю их уже давно, давно их знаю —

Все эти утренники, вечера и дни,

Я жизнь свою по чайной ложке отмеряю,

Я слышу отголоски дальней болтовни,

Где под рояль в гостиной дамы спелись.

Так как же я осмелюсь?

И взгляды знаю, я давно, Давно их знаю,

Они всегда берут меня в кавычки,

Снабжают этикеткой, к стенке прикрепляя,

И я, пронзен булавкой, корчусь и стенаю.

Так что ж, я начинаю.

Окурками выплевывать свои привычки?

И как же я осмелюсь?

И руки знаю я давно, давно их знаю,

В браслетах руки, белые и голые впотьмах,

При свете лампы — в рыжеватых волосках!

Я, может быть,

Из-за духов теряю нить…

Да, руки, что играют, шаль перебирая,

И как же я осмелюсь?

И как же я начну?

……………………………

Сказать, что я бродил по переулкам в сумерки

И видел, как дымят прокуренные трубки

Холостяков, склонившихся на подоконники?..

О, быть бы мне корявыми клешнями[12],

Скребущими по дну немого моря!

…………………………….

А вечер, ставший ночью, мирно дремлет,

Оглажен ласковой рукой,

Усталый… сонный… или весь его покой

У ваших ног — лишь ловкое притворство…

Так, может, после чая и пирожного

Не нужно заходить на край возможного?

Хотя я плакал и постился[13], плакал и молился,

И видел голову свою (уже плешивую) на блюде,

Я не пророк и мало думаю о чуде;

Однажды образ славы предо мною вспыхнул,

И, как всегда, Швейцар, приняв мое пальто, хихикнул.

Короче говоря, я не решился.

И так ли нужно мне, в конце концов,

В конце мороженого, в тишине,

Над чашками и фразами про нас с тобой,

Да так ли нужно мне

С улыбкой снять с запретного покров,

В комок рукою стиснуть шар земной,

И покатить его к убийственному вопросу,

И заявить: «Я Лазарь[14] и восстал из гроба,

Восстал, чтоб вам открылось все, в конце концов», —

Уж так ли нужно, если некая особа,

Поправив шаль рассеянной рукой,

Вдруг скажет: «Это все не то, в конце концов,

Совсем не то».

И так ли нужно мне, в конце концов,

Да так ли нужно мне

В конце закатов, лестниц и политых улиц,

В конце фарфора, книг и юбок, шелестящих по паркету,

И этого, и большего, чем это…

Я, кажется, лишаюсь слов,

Такое чувство, словно нервы спроецированы на экран:

Уж так ли нужно, если некая особа

Небрежно шаль откинет на диван

И, глядя на окно, проговорит:

«Ну, что это, в конце концов?

Ведь это все не то».

………………………………..

Нет! Я не Гамлет и не мог им стать;

Я из друзей и слуг его, я тот,

Кто репликой интригу подтолкнет,

Подаст совет, повсюду тут как тут,

Услужливый, почтительный придворный,

Благонамеренный, витиеватый,

Напыщенный, немного туповатый,

По временам, пожалуй, смехотворный,

По временам, пожалуй, шут.

Я старею… я старею…[15]

Засучу-ка брюки поскорее.

Зачешу ли плешь? Скушаю ли грушу?

Я в белых брюках выйду к морю, я не трушу.

Я слышал, как русалки пели, теша собственную душу.

Их пенье не предназначалось мне.

Я видел, как русалки мчались в море

И космы волн хотели расчесать,

А черно-белый ветер гнал их вспять.

Мы грезили в русалочьей стране[16],

И, голоса людские слыша, стонем,

И к жизни пробуждаемся, и тонем.

ГИППОПОТАМ [17] Перевод И. Кашкина

Когда это послание прочитано будет у вас, то распорядитесь, чтобы оно было прочитано и в Лаодикийской церкви…

(Послание апостола Павла к колоссянам, IV, 16)

Широкозадый гиппопотам

Покоится в болоте;

Пусть кажется он мощным нам,

Он только кровь и плоть.

Плоть, и кровь, и недолгий век,

И, может быть, в печени камни;

А Истинная Церковь не шатнется вовек.

Ее Петр утвердил на камне[18].

В поисках пищи гиппо ревет,

Что никто не оставил ренты;

А Истинная Церковь и не моргнет —

Сами плывут дивиденды.

’потам не может манго достать,

Гиппо исходит потом;

А Церковь не тужит: плоды собирать

Станут черных рабов ее роты.

В брачную пору гиппо сипит:

Голос с натуги срывает;

Церковь что день с амвона кричит,

С богом себя обручает.

Гиппопотамовы дни во сне,

Ночью идет есть он;

Неизъясним путь Господа мне[19]:

Церковь спит и кормится вместе.

Но вот воспрянул гиппопотам,

Вознесся на крыльях из топей он,

И ангелов хор встречал его там

И осанн воскурял опиум.

Агнца кровь омоет его[20],

И он преобразится,

И вот уже в знак свершенья сего

В сонм ангельский с арфой садится.

И вечно пребудет там, чист и бел,

Приемля лобзания мучениц,

А Истинную Церковь от грязных дел

В болоте мирском будет пучить.

ИСТ КОУКЕР [21] Перевод А. Сергеева

I

В моем начале мой конец[22]. Один за другим[23]

Дома возникают и рушатся, никнут и расширяются,