Занимательная орфография - [16]
Что же происходит? Перед звонким согласным в русском языке непременно идет смена караула: глухой согласный меняется на звонкий: [т] уходит с поста, на пост становится [д]. И у них дисциплина! Непослушания никогда не бывает! Смена происходит четко, всегда, без исключений.
Да что приставка. Сравним:
Нос посинел.
Нос как нос; произносится: [нос]. А мороз еще сильнее приударил, глядь —
Нос белый!
Произносится [ноз], если дальше без паузы идет белый. Перед звонким [б] глухой согласный [с] уходит с поста, службу несет [з]. Так положено!
Маленький великан
Ну-ка произнесите: барабан. Последний согласный — твердый. Еще раз произнесите. Слышите, какой твердый этот согласный? Невероятно твердый.
Произнесите: барабанчик. Теперь у вас [н>ь] — очень мягкий. Просто — лебяжий пух.
«Кончено — и концы в воду!» — воскликнул пират дон Педро». (Это — отрывок из одной повести.) Концы. Здесь [н] — сама твердость. Твердокаменный согласный. А кончено — с [н>ь] наимягчайшим.
Вот огромный великан. С [н] твердым. А если бы маленький был великан? Его бы называли великанчик. (Вы скажете: не может быть маленького великана. Вы правы! Тут не поспоришь. Но ведь если нет маленького великана, то слова великанчик никто не слышал? Не так ли? А мне именно сейчас нужно слово, которое до сих пор никто не употреблял.)
А вы употребите. Произнесите: великанчик. И вы услышите, если естественно, без натуги произнесли, что [н>ь] произнеслось вами очень мягко. Именно — произнеслось, как бы само собою получилось.
Откуда у всех такое произношение? Что ж там, в слове, мягкий знак стоит? Посмотрите внимательнее:
Великанчик!
Нет мягкого знака… Может быть, вы слышали это слово, запомнили и так произносите, как запомнили? Не слышали вы этого слова! Ведь затем мне оно и понадобилось, невозможное в речи, чтобы не было сомнения: не слышали вы его. Великанчиков-то нет. Маленьких великанов. И слова нет. (А может быть это сын великана? Все равно: вы не слышали такого слова, сознайтесь!) А почему же все знают, что надо произносить [н>ь]?
Наверное, сам язык подсказал… Только как он сумел?
Девочки сделали себе куклу. Хороший у них мальчишка получился; правда, из тряпок и с опилками внутри, но симпатичный. Назвали они его ласково: Флюнчик.
Такого имени нет, но они, фантазерки, взяли и придумали. И как, вы думаете, они его произносили? Флю[н>ь]чик. Именно так. А пришла другая девочка, очень милая, черкешенка (и язык ее родной — черкесский), у них гостила. Она говорит:
— Флю[н]чик.
— Да нет, нет! Флю[н>ь]чик! — стали две затейницы ее учить правильно произносить. А они-то откуда знают, как правильно?
Вы подумайте! Сотни читателей сейчас прочли совсем новые для них слова: великанчик, Флюнчик. Никто раньше таких слов не произносил. Я попросил их произнести — и все сотни, тысячи читателей произнесли: велика[н>ь]чик, Флю[н>ь]чик. Почему произнесли одинаково? с [н>ь] мягким? Потому что не умеют по-другому. А почему не умеют? Привычки такой нет, навыка нет — перед [ч>ь] произносить твердый [н]. Негде было этому научиться. А почему? Потому что перед [ч>ь] (он всегда в русском языке мягкий) происходит смена караула: [н] оставляет пост, его занимает [н>ь].
Это позиционная мена. Как всякая позиционная, она в русском языке не знает исключений. В вашей жизни не было случая, чтобы караул не сменился, — значит, не было случая, чтобы вы произнесли [н] твердый перед [чь]. Поэтому и не приучены вы его произносить.
Теперь сами понаблюдайте, как определяет позицию перед собой мягкий согласный [ш>ь]: барабанщик, обманщик, шарманщик, сменщик, оценщик, гонщик, миллионщик, бетонщик, табунщик…
Гласные под прессом
Лежат себе гласные тихонько рядком:
у у у у …
Например, в слове кукурузу (Что ешь? — Кукурузу). Одинаковы ли [у] в слове кукурузу? Нет. Разные. Одни посильнее, другие послабее. Одни более ясные, другие менее. У одних длительность больше, а у других меньше. Как будто на них действуют прессы: некоторые [у] сплющивают, другие — нет. На ударный гласный — кукур[у́]зу давит небольшой пресс. Этот звук ясным вышел, пресс его не исказил: он и длительный, и полнозвучный, и слышится хорошо.
Пресс побольше сдавил гласный [у], который в слоге перед ударным: кук[у]ру́зу. (Этот слог называется первым предударным.) В этом слоге положение для гласных хуже, чем в ударном. Пресс все-таки сильнее действует. Гласный не такой ясный, не так хорошо слышится. А на второй предударный (к[у]куру́зу) и на заударный гласный (кукуру́з[у]) такой груз упал, так их спрессовал, что им уж и плохо пришлось. И слышатся они хуже, чем те, другие.
Бывают ослышки: вместо [кукуру́зу] слышится [къкуру́зу]. Один мальчик записал в тетради: «кокурузу». Почему он ошибся? Ослышался. Вместо [у] он услышал звук [ъ] и передал его буквой о. Конечно, такая ошибка — редкость; послушал бы он внимательнее, и написал бы верно. Но все-таки: такая ослышка возможна; ослышка «кукуро́зу» — невероятна. И если кто-нибудь написал в тетради: «кукурозу», — наверное, не ошибку сделал, а описку. Рука не туда пошла. Но прочтет сам писавший, что он написал, — и сам же исправит. Еще головой покачает: ну и написал! А ошибочное «кокурузу» может и не исправить. Недослышал — вот и думает, что так надо. Потому что во втором предударном слоге сам гласный сильно изменен… Чем? Позицией! Это ведь позиционная мена. Это позиция действует…
Я знаю, что многие из моих читателей плохо относятся к орфографии. Ее требования, конечно, исполняют беспрекословно, но не любят нашу орфографию, не гордятся ею; нет благодарности к тому ценному, что она дарит нам. Любить орфографию, гордиться ею? Возможно ли это? И, главное, за что любить и чем гордиться? Мне бы хотелось в этой книжке рассказать, почему русская орфография достойна уважения и даже благодарности, несмотря на все ее недостатки. Недостатки есть, даже немало — и все-таки она хорошая! Вот я и буду спорить с теми, кто не ценит высоких достоинств нашего письма, буду стараться их переубедить.
Так как же рождаются слова? И как создать такое слово, которое бы обрело свою собственную и, возможно, очень долгую жизнь, чтобы оставить свой след в истории нашего языка? На этот вопрос читатель найдёт ответ, если отправится в настоящее исследовательское путешествие по бескрайнему морю русских слов, которое наглядно покажет, как наши предки разными способами сложения старых слов и их образов создавали новые слова русского языка, древнее и богаче которого нет на земле.
Набоков ставит себе задачу отображения того, что по природе своей не может быть адекватно отражено, «выразить тайны иррационального в рациональных словах». Сам стиль его, необыкновенно подвижный и синтаксически сложный, кажется лишь способом приблизиться к этому неизведанному миру, найти ему словесное соответствие. «Не это, не это, а что-то за этим. Определение всегда есть предел, а я домогаюсь далей, я ищу за рогатками (слов, чувств, мира) бесконечность, где сходится все, все». «Я-то убежден, что нас ждут необыкновенные сюрпризы.
Содержание этой книги напоминает игру с огнём. По крайней мере, с обывательской точки зрения это, скорее всего, будет выглядеть так, потому что многое из того, о чём вы узнаете, прилично выделяется на фоне принятого и самого простого языкового подхода к разделению на «правильное» и «неправильное». Эта книга не для борцов за чистоту языка и тем более не для граммар-наци. Потому что и те, и другие так или иначе подвержены вспышкам языкового высокомерия. Я убеждена, что любовь к языку кроется не в искреннем желании бороться с ошибками.
Литературная деятельность Владимира Набокова продолжалась свыше полувека на трех языках и двух континентах. В книге исследователя и переводчика Набокова Андрея Бабикова на основе обширного архивного материала рассматриваются все основные составляющие многообразного литературного багажа писателя в их неразрывной связи: поэзия, театр и кинематограф, русская и английская проза, мемуары, автоперевод, лекции, критические статьи и рецензии, эпистолярий. Значительное внимание в «Прочтении Набокова» уделено таким малоизученным сторонам набоковской творческой биографии как его эмигрантское и американское окружение, участие в литературных объединениях, подготовка рукописей к печати и вопросы текстологии, поздние стилистические новшества, начальные редакции и последующие трансформации замыслов «Камеры обскура», «Дара» и «Лолиты».
Наталья Громова – прозаик, историк литературы 1920-х – 1950-х гг. Автор документальных книг “Узел. Поэты. Дружбы. Разрывы”, “Распад. Судьба советского критика в 40-е – 50-е”, “Ключ. Последняя Москва”, “Ольга Берггольц: Смерти не было и нет” и др. В книге “Именной указатель” собраны и захватывающие архивные расследования, и личные воспоминания, и записи разговоров. Наталья Громова выясняет, кто же такая чекистка в очерке Марины Цветаевой “Дом у старого Пимена” и где находился дом Добровых, в котором до ареста жил Даниил Андреев; рассказывает о драматурге Александре Володине, о таинственном итальянском журналисте Малапарте и его знакомстве с Михаилом Булгаковым; вспоминает, как в “Советской энциклопедии” создавался уникальный словарь русских писателей XIX – начала XX века, “не разрешенных циркулярно, но и не запрещенных вполне”.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.