Замужество Сильвии - [2]

Однако в этот период мой муж был занят главным образом тем, что усиленно наживал деньги, и это целиком наполняло его жизнь. Во всех его делах сказывалась психология зажиточного человека, деятельного и неутомимого лидера той группы общественных сил, которая видит перед собой только одну цель – накопление. И когда усиленные занятия привели меня к неизбежному результату и я вступила в местную организацию социалистической партии, то это подействовало на него, как пощечина. Он никогда не мог примириться с этим «позором», и, если бы дети не оказались на моей стороне, он воспользовался бы своей привилегией английского мужчины и избил бы меня палкой. Но при сложившихся обстоятельствах ему не оставалось ничего другого, как впасть в мрачную ипохондрию, и я в конце концов научилась смотреть на него, как на человека, не вполне отвечающего за свои поступки.

Я начала посещать городской колледж вместе со своими детьми, и когда они получили ученую степень, я окончательно решила развестись с мужем, убедившись, что не могу доставить ему ничего, кроме мучений. Я помогла ему составить себе состояние, скрепив его фундамент собственной кровью, и имела полное право потребовать себе половину того, что он скопил на ферме. Но отвращение мое к женщине-паразиту было так велико, что я предпочла от всего отказаться, лишь бы только не уподобиться ей. Итак, в сорок пять лет я снова стояла перед дорогой и должна была сама зарабатывать свой хлеб. Мои дети скоро переженились, и я не желала обременять их. Поэтому я отправилась на Восток, рассчитывая побыть там совсем недолго, но совершенно неожиданно устроилась в комитете по охране детского труда.

Вам, разумеется, покажется невероятным, чтобы женщина моего положения могла встретиться с миссис Дуглас ван Тьювер, урожденной Кассельмен, и стать ее ближайшим другом; но это докажет только, что вы не совсем в курсе современных социальных течений. Нам удалось потревожить совесть богатых и знатных, они охотно приглашали нас на вечера, чтобы мы своими речами нарушали там тишину их существования. А кроме того, для Сильвии я имела особую притягательность. Когда мы встретились, я держала в руках ключ к великой тайне ее жизни. Как это произошло – само по себе целая история. Об этом я и расскажу сейчас.

Случилось так, что мой приезд в Нью-Йорк с Дальнего Запада совпал с появлением Сильвии, приехавшей с Юга. И произошли оба эти события в период, когда ни война, ни землетрясения, ни футбольные состязания не привлекали внимания читателей газет, все разговоры вертелись вокруг предстоящей светской свадьбы. Достаточно того, что красавица-южанка выходила за самого блестящего из местных молодых миллионеров, чтобы услужливые газеты наперебой старались облечь фигуру жениха в одежды пылко влюбленного рыцаря. То обстоятельство, что отец невесты был в своем округе богатейшим человеком, нисколько не влияло на них. Да и откуда было знать столичным репортерам о великолепии поместий Кассельменов? Они представить себе не могли, чтобы в Америке мог существовать такой уголок, обитательница которого не сочла бы для себя верхом счастья сделаться миссис Дуглас ван Тьювер.

Издатели, правда, затребовали по телеграфу фотографии Кассельмен Холла, а телеграфное агентство отрядило из ближайшего города человека со специальным поручением во что бы то ни стало снять никому не ведомую красавицу-невесту. Однако отец невесты прогнал дерзкого фотографа и вдребезги разнес тростью его фотографический аппарат. Зато, когда Сильвия вышла из поезда, ее поджидала на платформе целая батарея аппаратов, и на следующий день весь город любовался ее изображением.

Я заинтересовалась этой южной красавицей с того самого момента, когда, раскрыв за утренним чаем газету, увидала ее портрет, смотревший на меня широко раскрытыми по-детски невинными глазами. Она показалась мне ребенком, пришедшим к нам из какого-то иного, прекрасного и светлого мира, сохранив вокруг своего чела лучезарный ореол. Выйдя из вагона и окунувшись в сутолоку грохочущего города, она остановилась изумленная и испуганная, и я тотчас же поняла по ее взгляду, что она знает о его ужасах и пороках не больше грудного младенца. За этой ангельской внешностью скрывалась не менее прекрасная душа, и я не могла оторваться от ее изображения, обомлев от восторга. Я уверена, что даже в этом обиталище Мамоны, каким представлялся мне Нью-Йорк, тысячи людей полюбили ее с первого взгляда на этот снимок и сотворили шепотом молитву за ее счастье.

Когда я пишу эти строки, мне кажется, что я слышу, как она смеется надо мной. Она всегда утверждала, что я просто неравнодушна к ней и что лучезарное сияние, будто бы окружающее ее голову, не более чем театральная иллюзия. Она прекрасно знала, какое впечатление производили эти широко раскрытые невинные глаза. Недаром же Леди Ди, самая циничная из светских женщин, учила ее играть ими, когда Сильвия была еще маленькой девочкой с косичкой за плечами. Она, несомненно, испугалась, когда, выйдя из вагона, увидела вокруг себя толпу чужих людей, защелкавших своими аппаратами под самым ее носом. Я прекрасно понимаю, что это всякого взволновало бы не меньше, чем разбойничье нападение. Что же касается Сильвии, то, увы! Кроме близоруких мужчин и сентиментальных старых женщин, никто, пожалуй, не поверил бы, что нечто подобное может сохраниться в душе современной светской девушки.