Замурованное поколение - [70]

К счастью, вопреки ожиданиям прием больных, заставив отвлечься от собственных забот и проникнуться чужими, скорей успокоил меня и вернул силы, но все же кому-то из больных, видимо, пришлось поплатиться за наш вчерашний скандал.

Когда наконец перед самым обедом я добрался до дома Марии Клары, то уже достаточно совладал со своими нервами, чтобы она не заметила, какой тяжелый момент я переживаю. Если же от нее не ускользнула моя нервозность, то, возможно, она приписала это сведениям, которые собрала.

— Я привезла тебе выписку из книги записей актов рождения, — начала Мария Клара, едва мы вошли в столовую, и протянула мне бумагу, лежавшую на столе.

— Значит, она не солгала? — И тут я почувствовал странное волнение, словно во мне столкнулись два противоречивых чувства.

— Не солгала, но…

Это оказалось очень долгое «но», Мария Клара рассказала мне, что, побывав в Бюро записи актов, где ей сказали, что на днях другая девушка интересовалась Ренатой, она зашла в дом, где двадцать три года назад родилась моя предполагаемая дочь.

— Я подумала, что сам факт рождения Ренаты в августе тридцать девятого, через девять месяцев после твоих встреч с Флорой, еще ни о чем не говорит. Поэтому я решила поговорить с ее родными…

Но ей пришлось удовольствоваться разговором с соседями, потому что никто из родных Флоры там теперь не жил. Старуха соседка рассказала, что Флора уже много лет живет в Аграмуне и что ее единственная родственница, двоюродная сестра, уехала из местечка лет пять-шесть тому назад. Флора вышла замуж за плотника, это подтверждало то, что рассказала мне Рената, и незадолго до свадьбы они уехали. Он уже умер, а Флора, насколько ей известно, все еще живет в Аграмуне с сыном, потому что у нее было двое детей: сын и дочь…

— Старушка попалась очень разговорчивая, мне повезло; можно сказать, она рассказала мне всю историю этой семьи, — продолжала Мария Клара, сидя рядом со мной. — И я, пожалуй, на этом бы и закончила поиски, если бы не такая деталь: мать еще жива. Это было единственным, что не совпадало с твоими данными…

— Ты поехала в Аграмун?

— Нет, — ответила она, — это не понадобилось.

Оказалось, она просидела со старушкой на скамейке у ворот больше двух часов. Мало-помалу Мария Клара навела разговор на молодые годы Флоры, сказав, что встречалась с ней в Тарреге, где якобы работала модисткой в ателье.

— И она не сообразила, что во время войны ты была еще слишком молода, чтобы работать?

— На это она не обратила внимания, — смеясь ответила Мария Клара. — Но я сообразила и раскаялась, едва сказала… Это было первое, что мне пришло в голову.

Старушка пустилась в долгие воспоминания о тех временах, припомнив, конечно, и свою историю, которая ее интересовала больше, чем история Флоры, но рассказала и о той: у Флоры были нелады с женихом. Мария Клара об этом не знала?.. Они жили еще до свадьбы, и, когда она забеременела, Мануэль сказал, что, если будет мальчик, он женится на ней, а если девочка, он знать ничего не хочет. И родилась девочка.

— Рената, — пояснила без всякой надобности Мария Клара, и я кивнул.

Мануэль даже уехал из местечка, поселился в Аграмуне, стал работать плотником, но потом вернулся, и их отношения возобновились. Может, потому, сказала соседка, что девчушка была уж очень хорошенькая, и, увидев ее, он передумал. И они поженились.

— Тогда, — продолжала Мария Клара, — мне пришло в голову спросить ее, не было ли у Флоры жениха, которого убили на Арагонском фронте.

Но нет, у той, кроме Мануэля, других женихов не было, а тот на фронт не попал. Мария Клара, должно быть, путает Флору с другой Флорой по фамилии Сесса, та девушка женихалась с младшим из братьев Барри; вот тот действительно погиб на Арагонском фронте на второй год войны…

— Ты с ней повидалась? — нетерпеливо спросил я.

— Нет, — ответила Мария Клара, серьезно глядя на меня. — Старушка сказала, что она умерла в молодости: у нее был туберкулез; замужем она не была и детей не рожала. Наверно, с этой ты и был знаком…

— Да, должно быть, с ней, — согласился я.

Тут я снова вспомнил зиму тридцать восьмого, и мне припомнились два момента, давно забытых. Один из них, когда мы остановились у Тарреги в тот день, когда я провожал ее в город за покупками, и второй — перед тем как мы пошли на гумно в последний раз. Оба раза она сильно кашляла. Это обстоятельство и погибший на фронте жених…

— Да, это была она, — повторил я уже уверенно.

С души моей свалился камень, и потом, когда я ушел от Марии Клары и ехал на машине домой, среди оживленного движения, обычного для середины дня, даже вопрос о том, что делать с Алехо, не казался мне таким уж трудным. Можно найти выход; из всего можно найти выход, кроме смерти. Алехо одумается, я дам ему время одуматься. А потом, если стыд, робость, страх или что-нибудь еще помешают ему вернуться, подобно блудному сыну, я сам его найду, потому что знаю, где искать. Я заставлю выслушать меня. Не может он быть таким испорченным, чтобы не послушаться голоса крови, презреть любовь тех, кто желает ему добра, тех, кто если и ошибались, то свою часть вины искупили. Правда, оставался еще труп, и еще долго мы не будем знать, что с ним делать. Но, если Алехо был на самом деле таким юношей, каким он должен быть, несмотря на все свои ошибки, то мы поможем ему искупить и эту вину, ведь я все больше убеждался в том, что преступление он совершил в момент экзальтации, когда все — орудие, мотив и удобный случай — было у него под рукой, а он оказался слишком слабым, чтобы устоять перед таким искушением.