Замурованное поколение - [13]

Я начал с той кучи, которая показалась мне последней по времени, но оказалось, что это не так, потому что там были фотоэтюды, посвященные уличным фонарям: Алехо занялся этим с полгода назад, соревнуясь с товарищем, который фотографировал фонтаны. Я помнил эти фотографии, одна из них даже была опубликована в журнале, куда он ее тогда же послал. По-моему, все они были хороши, но я вспомнил, что Алехо некоторые из них критиковал. Критиковал, но не пробовал сделать новые снимки, такие же безупречные, как остальные.

Девушка оказалась в третьем кассетнике. При свете настольной лампы я просмотрел серию из шести снимков. Негативов было больше, чем я предполагал, — почти вдвое по сравнению с виденными мною фотографиями, — и два из них совсем смазанные.

Было и три негатива с изображением убитого в одном и том же ракурсе, как будто фотограф хотел оградить себя от возможной неудачи. Изучать их было излишне. Позитива, который я держал в руке, было вполне достаточно. Значит, снимки были сделаны фотоаппаратом моего сына. Я нашел искомое доказательство, и, как ни странно, эта ясность взволновала меня меньше, чем я ожидал. Наверно, потому, что хуже всего неуверенность, сомнение, беспокойство.

Теперь стало понятно, что Алехо был в доме у чиновника, когда обнаружили труп или даже, как я подозревал и раньше, когда было совершено преступление. По-прежнему оставалась неясность по поводу даты, но в тот момент мне это показалось неважным; тут уж точно где-то крылась ошибка. К тому же мое внимание привлекло другое.

Если Алехо и имел какое-то отношение к убийству, то как все же объяснить его появление в таком месте, куда совсем не легко проникнуть; неужели ради того, чтобы сделать этот снимок собственным аппаратом, он готов был предстать перед судом? Но если даже и предположить такое, то откуда у него столько хладнокровия, чтобы сделать лежащие передо мной снимки при таких обстоятельствах, когда требовалось действовать быстро, не привлекая внимания, и как можно скорей исчезнуть? В конце концов, преступление было совершено в квартире, где проживали другие члены семьи: жена и незамужняя дочь и, вероятно, две-три служанки. Убийца подвергался огромному риску и не мог не знать об этом.

Тогда логика вынудила меня признать — тем самым я снял камень со своей души! — что Алехо сделал эти снимки уже после того, как был обнаружен труп, с согласия семьи, с которой он был как-то связан. Конечно, принять эту версию тоже было нелегко. Для моего сына этот деятель олицетворял определенный образ мыслей, определенное мировоззрение, общественные тенденции, чуждые ему, с которыми он не собирался мириться. Оставалась, правда, версия с дочерью, хотя Алехо и отрицал, что знаком с нею. Может быть…

Я снова вернулся к фотографиям, так щедро представлявшим возможность изучить женское тело, и стал разглядывать их уже с другой точки зрения. Да, это вполне могли быть бедра и груди дочери высокой персоны, и тогда подружка моего сына — как я предполагал, девушка из порядочной семьи — рано или поздно заговорит с ним о браке. Не она, так ее родные.

Но я не хотел спешить. В конце концов, это лишь предположение, и мне нужно прежде всего, прежде, чем я откроюсь сыну, удостовериться в правильности своих выводов. Да, я поговорю с Марией Кларой; у нее много свободного времени, ей нравятся романтические приключения, и я достаточно щедр, чтобы она не отказывала мне ни в чем. Завтра же поговорю с ней.

Я, конечно, не знал, что наплыв больных заставит меня поехать к Марии Кларе в не очень подходящее время и из-за этого, находясь у нее, я услышу по радио письмо девушки, которое совершенно неожиданно поставит передо мной новую сложную проблему.

1

Она вернулась, волоча простыню и показывая голые ноги.

— Не была б ты стервой, с тобой такого бы не случилось.

— Но ведь он предложил пять тысяч!

— Сразу видно, что наворовал! — сердито говорю я.

Она снова ложится и становится серьезной.

— Ну ясно, если б я знала, кто он такой и чего ему надо…

— Ты сделала бы то же самое.

Она рывком садится и придвигается ко мне.

— Клянусь тебе, нет! — горячо восклицает она. — Я ненавижу этих типов, как и ты.

Но она с ним поехала. Хотя и говорит, что не знала… Этот субъект подцепил ее у выхода из бара «Попилс», когда она шла домой. Только что кончился дождь, и еще падали редкие капли.

Он остановил машину у тротуара и ждал ее, открыв дверцу. Судя по ее описанию, это был «плимут». Они себе ни в чем не отказывают!

— И вы поехали сюда?

— Нет! Ты же знаешь, сюда я никогда никого не привожу. У него есть шале.

Она деланно засмеялась.

— И он представил тебя домашним!..

— Он им пользуется только для встреч с женщинами. Такое маленькое шале, как игрушка.

Она протягивает руку и кладет ее мне на плечо.

— Ты не будешь сердиться, нет? Какое у тебя жестокое лицо!

Она ластится — как всегда, когда ей надо, чтобы я ее простил.

— Ты меня еще не поцеловал…

И целует меня сама.

— Ты же знаешь, я люблю только тебя.

Все еще резко я бросаю ей:

— И деньги!

— Но не твои же.

Это правда, она никогда не просила у меня денег; у меня их, конечно, и нет, потому что мой отец, несмотря на свои миллионы, — скряга.