Замри - [24]

Потом я нахожу книгу, на обложке которой изображен дом на дереве. Я открываю ее, ожидая увидеть простенькие домики для детей, но книга не об этом. Это настоящие дома. В них живут люди, они построены высоко в ветвях и смотрятся потрясающе – маленькие, уютные, теплые домики. В нескольких есть даже книжные шкафы и письменные столы. Я и не представляла, что дома на деревьях могут выглядеть так.

Дилан материализуется у меня за спиной.

– Привет, – говорит она. – Извини. Ты готова?

Я даже не смотрю на нее, продолжая завороженно листать страницы. Тут есть не только фотографии, но и списки материалов, необходимых для строительства, и пошаговые инструкции.

Я думаю о куче досок, которая ждет меня во дворе.

– Ты идешь? – спрашивает Дилан.

– Конечно, – говорю я. – Да. Только сперва возьму книгу.

31

Когда мы поднимаемся по эскалатору и выходим из метро на пересечении 16-й улицы и Мишн-стрит, нас окружают попрошайки. Они клянчат деньги, еду, сигареты, предлагают купить газеты, поделиться мелочью, чтобы они могли купить билет домой. От такого напора я впадаю в панику, но Дилан не теряется.

– Извини, нет налички, – говорит она парню всего на несколько лет старше нас с сердитым псом на поводке.

Хамоватому мужчине, который заступает нам дорогу, она говорит простое жесткое «нет».

Когда мы с Ингрид выбирались из пригорода в Беркли или Сан-Франциско и видели, как живут другие люди, Ингрид могла разреветься от любой мелочи: маленький мальчик, который идет домой один, тощий уличный кот, бесхозный кусок картона с надписью «ПОДАЙТЕ НА ЕДУ». Она делала снимок, а когда опускала камеру, по ее щекам струились слезы. Я всегда испытывала чувство вины от того, что не проникалась чужим горем, как она, но теперь, наблюдая за Дилан, я думаю, что это к лучшему. Каждый день в новостях, газетах и в жизни мы видим миллион ужасных вещей. Я не говорю, что жалеть всех подряд глупо, но если пропускать через себя все плохое, что происходит с другими людьми, то можно навсегда попрощаться со сном.

Мы быстро шагаем по 18-й улице, переходим через Валенсия-стрит, потом Герреро-стрит, потом Долорес-стрит и наконец выходим к парку.

– Это моя бывшая школа. – Дилан показывает на величественное старое здание напротив теннисного корта и автобусной остановки. – А это, – продолжает она, указывая на кучку ребят под деревом, – мои друзья.

Мы идем к ним, и чем ближе мы подходим, тем лучше я могу рассмотреть каждого из них: парень с худыми руками, одетый в черные джинсы – надо сказать, они ему идут; парень и девушка – эти явно вместе: они сидят рядом, прислонившись к стволу дерева, и держатся за руки.

– Дилан! – кричат они наперебой.

Я нервно улыбаюсь. Уже по тому, как непринужденно они сидят, я могу сказать, что они гораздо круче, чем когда-либо буду я. Они отличаются от моих одноклассников. Моя мама сказала бы, что они выглядят коммуникабельными.

Мы садимся на траву рядом с ними, и я слушаю их разговоры. Я молчу, но не потому, что чувствую себя лишней. Мне приятно просто сидеть и слушать. Половина того, что они говорят, адресована мне. Они рассказывают о себе и друг о друге разные истории. Например, парень в джинсах влюбился в официантку, которая работала в ночную смену в круглосуточном кафе на Черч-стрит. Каждую ночь он тайком выбирался из дома и часами сидел в кафе, пока она подливала ему кофе.

– О! – восклицает он, сияя от восторга. – Знаешь, что самое лучшее? Ее звали Вики. И она повязывала поверх юбки маленький фартук. В духе ретро.

– И что в итоге? – спрашиваю я. – Ты хоть раз с ней заговорил?

– Не-а. – Он вздыхает. – Она уволилась. Однажды я пришел туда, а ее нет. И больше я ее не видел.

– Это была трагедия, – говорит Дилан. – Он так и не оправился от удара. – Она ухмыляется, и он шлепает ее по ноге рукавом свитера.

Они начинают другую историю. На этот раз про пару, которая вместе уже почти год, и про то, как она следила за ним почти полгода, набираясь смелости, чтобы познакомиться. Я лежу на траве, пристроив голову на рюкзак, и смотрю, как мимо нас идут люди. Интересно, каково это – ходить в такую огромную школу, что ты не знаешь, с кем учишься.

Подходит время прощания: нам с Дилан пора на работу к Мэдди. Мы встаем и все вместе доходим до края парка. Они обнимаются, пока я жду в сторонке, а потом машут мне, и мы расходимся в разные стороны.

Мы снова одни. Дилан покачивается на пятках, ерошит себе волосы и говорит:

– Нам нужен кофе.

В кафе Дилан достает из заднего кармана серебристый портсигар. Она открывает его, и я вижу между зеркальными стенками несколько свернутых купюр. Она платит за кофе, а я покупаю печенье, а когда оборачиваюсь, она сидит за столом и разглядывает себя в портсигар. Она прищуривается, распахивает глаза пошире и размазывает вокруг что-то черное. Потом захлопывает портсигар и начинает нервно постукивать им по столу.

– Все хорошо?

– У меня? Вполне. Пошли. – Она поднимается и стремительно выходит на улицу, а я, уклоняясь от велосипедистов и прохожих, пытаюсь поспеть за ней.

Мы идем по солнечным кварталам мимо пальм, кофеен и прачечных и наконец оказываемся у маленького магазина на углу улицы. Он выкрашен в красный и белый, как огромный квадратный леденец, а вывеска гласит: «Копировальные услуги». Мы останавливаемся снаружи, и Дилан проверяет свое отражение в витрине. Убирает с лица прядь волос, заправляет ее за ухо. Разворачивается и громко говорит: