Замри - [22]

28

Я думала, что найти плохой пейзаж будет просто, но я ошибалась. Даже уродливые, неказистые в реальной жизни вещи раскрываются по-особому, когда я смотрю на них через объектив. Мелкое становится значимым. Пустота между ветвями чахлого кустарника превращается в пронзительный образец негативного пространства. Я разворачиваюсь, и передо мной оказывается торговый центр. Я почти ожидаю увидеть очередное чудо, но торговый центр выглядит уродливо даже в объективе. Я готовлюсь сделать снимок, но Дилан меня останавливает.

– Погоди, – говорит она. – Твоя учительница решит, что ты вкладываешь в него какой-то смысл. Типа «Кейтлин, какое прекрасное размышление на тему потребительской культуры» или вроде того.

Я опускаю фотоаппарат.

– Ты права. Нам нужно место, где нет вообще ничего, только голая земля.

Дилан отпивает кофе.

– В паре кварталов от моего дома есть участок, который недавно разровняли.

Мы идем туда.

Дилан живет в противоположной стороне от школы, в новой части пригорода. Дома там огромные. Одни пытаются имитировать испанский стиль с белой лепниной и черепичными крышами. Другие – просто большие современные коробки.

Наконец мы на месте.

– Это именно то, что мне нужно, – говорю я, глядя на голый участок.

– Кажется, здесь собираются строить дом.

Я начинаю возиться с диафрагмой.

– Что ты делаешь?

– Хочу сделать фото засвеченным и смазанным.

Дилан смеется.

– Напомни, почему ты хочешь сделать максимально отстойную фотографию?

– Учительница фотографии ненавидит меня, а я ненавижу ее.

– Логично.

Дилан наблюдает, как я фотографирую землю. Свет именно такой, как мне нужен, не слишком яркий. Контраста между землей и небом почти не будет. Когда я делаю очередной снимок, Дилан качает головой.

– Но почему она тебя ненавидит?

Я пытаюсь придумать, как объяснить ей, чтобы она не психанула, как родители. Я перестаю возиться с камерой и сажусь рядом с ней на край тротуара.

– Сложно объяснить. В прошлом году я училась у нее вместе с Ингрид. Тогда она была ничего. Но Ингрид – потрясающий фотограф. – Я осекаюсь. – Была. Потрясающим фотографом. И мисс Дилейни была со мной вежлива просто потому, что я всегда ходила с Ингрид.

– А теперь все изменилось?

– Она полностью меня игнорирует.

Дилан кивает и пристально смотрит на меня.

– Понимаю, – наконец говорит она. – Ты делаешь это, чтобы привлечь ее внимание.

– Нет! – говорю я резче, чем хотела. – Просто я не вижу смысла стараться ради ее уроков.

Дилан упирается ладонями в тротуар и, задрав голову, смотрит в небо. Я перевязываю шнурки на кедах.

– Ты только не обижайся, – говорит она спустя какое-то время, – но, по-моему, все не так просто. Мы только что прошли полмили, чтобы ты сфотографировала землю. Выходит, ты все-таки прилагаешь усилия. Ты очень хочешь ей досадить.

– А, – говорю я, – да ты у нас гений, с какой стороны ни погляди. Не хочешь приберечь свою глубокомысленность для будущих эссе?

Она хохочет.

– Я хочу пить. А ты?

Мы проходим еще один квартал. Дом Дилан меньше остальных и выкрашен в темно-синий.

– У тебя старый дом.

– Да, родителям не нравятся эти громадины. – Она кивает на трехэтажные бежевые дома, окружающие ее маленький домик. – Даже белый заборчик есть, – говорит она. – Все как полагается. Я сказала родителям: раз уж мы переезжаем в пригород, то на полумеры я не согласна. Смотри, как я могу.

Она останавливается и одним прыжком перемахивает через ограду. Это действительно забавно: Дилан в темной бунтарской одежде, со взъерошенными волосами и смазанным макияжем, скачет через опрятный выбеленный штакетник.

Гостиная Дилан украшена старыми плакатами в духе иллюстраций из учебников. На каждом изображен цветок или плод, подписанный снизу мелкими буквами. Мы идем в ее комнату, и, пока она кладет рюкзак и снимает свитер, я разглядываю ее стол. Ноутбук, блокнот и кружка с несколькими карандашами. Рядом с кружкой – фотография в тонкой серебряной рамке. На ней девушка с короткими светлыми волосами и широкой улыбкой.

– Кто это?

– Это Мэдди.

– Из твоей старой школы?

– Да. – Дилан открывает окно у кровати. – Мы встречаемся уже пять месяцев.

– Ого, – говорю я. И снова начинаю глупо кивать. Я просто не могу остановиться. Что бы такого сказать, чтобы она поняла, что я вовсе не смущена? – Супер!

Получается так восторженно, что Дилан удивленно выгибает бровь.

Я смотрю на пробковую доску над ее столом и вижу фотографию очаровательного малыша. На нем резиновые сапоги, он играет в песке. Снимок напоминает старые моментальные фотографии – хотелось бы мне знать, как добиться такого эффекта: красивый мягкий фокус и приглушенные цвета, которые с первых секунд вызывают чувство ностальгии.

– Красивая фотография.

Дилан бросает взгляд на снимок и отворачивается.

– Так. Пить, – говорит она. – Идем.

Мы спускаемся на кухню с ярко-желтыми стенами. Над плитой на металлической рейке висит миллион кастрюлек и сковородок.

– Мама работает поваром, – поясняет Дилан. – Она обожает свою кухню. Когда мы выбирали дом, папа сразу шел во двор, я смотрела спальни, а мама проверяла кухню. Это первый дом, который устроил нас всех. И мы его взяли.

Она достает из шкафа два стакана.