Заморская Русь - [25]

Третьяков с помощниками дали залп из-за скалы, торчавшей над водой.

Лодки Малахова повернули на отмель. Два десятка проворных малаховских алеутов развернули узкие байдарки и стали грести в море — этих на воде не догнать. Прошка с Васькой прыгнули в воду с большой байдары Коломина.

Какой-то русский стрелок в двулючке пытался огреть Прошку веслом по голове. Он увернулся и опрокинул лодку.

— Хватай дикого! — кричал Коломин. — Вяжи!

Прохор схватил туземца за пучок волос, приставил к горлу нож. Тот равнодушно поплелся к берегу.

Успели взять только пятерых, остальные увернулись вместе с передовщиком, выхватили ружья, но сами оказались под прицелом стволов, торчащих из-за камней. Ничем не прикрытые, они без стрельбы ушли в море следом за алеутами.

Коломин ругался, что упустили передовщика, пару раз пнул плененного Лариона Котельникова:

— Прошлый год смеялся надо мной, окунь тухлый! — И к чугачу, захваченному Прохором: — Мы же тебя всю зиму кормили, задаток давали! — Безнадежно махнул рукой. — Кому говорю, будто у них есть совесть… На поводке отработаешь долг! А за тобой, — повернулся к Лариону, — Баранов сам пожалует. Вот и поговорим!.. Оружие отберите, байдары на берег.

В Константиновской крепости несли караул полтора десятка больных и немощных. Пакетбот «Святой Георгий» вернулся на Нучек днем раньше, чем туда пришли две большие байдары с барановскими промышленными.

Григорий Коновалов выставил на стены всех, даже Ульяну накрыл шапкой и посадил возле фальконета. Два десятка головорезов, прибывших с Кадьяка, могли разнести обезлюдевшую крепость. Коновалов наверняка знал, что Баранов на это не пойдет, но дружков его мог бес попутать затеять резню помимо воли управляющего.

Павловцы неспешно вышли на берег, вытащили байдары, с оружием подошли прямо к запертым воротам. Впереди Баранов: сам по себе широкоплечий, из-за кольчуги под кафтаном и вовсе выглядевший квадратным.

На ногах высокие сапоги, за поясом пистоль. За ним — ближайшие дружки: высокий и дородный Медведников, дюжий сутуловатый Кабанов, креол Чеченев, рыжебородый Баламутов, Васька Труднов с красной полнокровной рожей и другие, кто в кафтане, кто в парке, кто в зипуне. Все хорошо вооружены. В байдаре — двухфунтовая пушка.

— Что же ты, Гришенька, не встречаешь дорогих гостей? — задрав голову, спросил из-под стены Баранов.

Коновалов встал в полный рост ответил, размахивая тлеющим фитилем:

— Так гости-то незванные — нежданные, приготовиться к встрече не успели!

— Из-за чего распря, детушки? С чего обида? Или мы не православные, чтобы мирно все решить? Ты же умный, Гришенька, давай поговорим?!

Сильней задул ветер, низко над землей понеслись тучи, скрывая и открывая солнце. Баранов прижал рукой шапку к голове, чтобы не сдуло.

— В прошлом году ты уже поговорил с нашими каюрами, выкупленными из рабства у чугачей, они к тебе сбежали, — вразнобой закричали со стены.

— Я ли в том виноват? — В усмешке дрогнули усы Баранова. — От хорошего хозяина чадушки не бегают.

Коновалов позеленел от обиды, выругался в полный голос, схватил ружье, наставил ствол на управляющего с Кадьяка. Дружки Баранова снизу взяли на прицел его и всех засевших у бойниц.

— Ну, не дурак ли ты, Гришенька? — не мигая, смотрел на Григория гость. — Не в меня — в себя целишь. Узнают дикие, что мы с тобой в ссоре, — всем будет плохо, но я с киселевскими стрелками на Кадьяке, может быть, и отобьюсь, а вас в Чугачах и Кенаях точно перережут.

Дрогнул ствол на стене, поднялся выше.

— Зачем нам ссориться? Вы — артели Лебедева-Ласточкина, мы — Шелиховские. Они ведь друзья, компаньоны и пайщики. Между ними раздора нет, что же нам делить?

— Ну и балаболка! — расплевался Алексашка Иванов, вернувшийся на Нучек вместе с Коноваловым, и крикнул вниз, высунув голову из-за острожин.

— Ты скажи, сколько шкур на пай взяли твои промышленные в прошлом году, потом наше, добытое, посчитай! Ни Лебедев, ни Шелихов мне убытки не заплатят… Гришка, гони их, пока я этому хрену ус не отстрелил! — закричал, сатанея.

Баранов солидно поправил пышные усы, не положенные ему, купцу, по регламенту, усмехнулся с вызовом в глазах, сказал жестче:

— Пожалеете, ребятушки, да поздно будет!

— Убери партию из Кенайской губы с наших промыслов, потом говорить будем!

— На Касиловке мое зимовье было срублено раньше вашего редута, — глазом не повел на кричавшего Баранов, — а я вас не гоню — вместе промышлять предлагаю.

— Шелиховский каюр под кустом кучу навалит, и на десять верст не подойди — их земля! — крикнул Иванов.

— С тобой промышлять? — искренне удивился Коновалов. — Ты ведь черта обманешь… Думаешь, кругом одни дураки? Слышали про хитроумного, который дружкам морды выбрил, сажей вымазал, шведский корвет спалил и на диких все спер…

На стене дружно захохотали. Усы Баранова ощетинились, задравшись концами вверх, но улыбка не сошла с лица.

— А вот об этом, Гришенька, по контракту ты обязан не мне, а Охотскому коменданту докладывать! Значит, не договорились? — жестко усмехнулся. — А жаль! — И добавил с угрозой в голосе: — Ладно, отпусти Котельникова, и мы уйдем, не возьмем греха на душу.