Заморская Русь - [27]

— Давно приметил — что-то к берегу несет! То ли дохлого кита, то ли байдару. А тут вона что…

— Кто таков? — спросил Коломин и узнал шелиховского стрелка из старовояжных. Его парка была в крови, фланелевая рубаха присохла к телу.

Третьяков мочил ее и осторожно отдирал от раны. Она была глубокой и гнойной: плечо перерублено вместе с ключицей.

— Кто тебя? — опустился на колено передовщик.

— Кенайцы! — прохрипел раненый, облизнув губы. — Наши каюры напали, выкупленные у кенайцев… Меха мы везли от Малахова… Дмитриева сразу, потом Еремина, — раненый перевел дух. — Я, слава Богу, среди своих.

— Довоевались! — простонал Коломин, сжимая лицо ладонями, сгоняя со щек прилившую кровь. Помолчал, мотая чубатой головой. Обернулся к Третьякову с красными, воспаленными глазами: — Прошка с Котом вместо вас заступят в караул. Ты с Галактионовым положите раненого в лодку и во всю мочь плывите на Кадьяк. Мы при кострах дошкурим зверя и пойдем в Кочемакскую бухту к Зайкову под пушки «Иоанна», оттуда всей партией, — в Никольский редут. За три дня чугачи нас, может быть, не предадут, а после будем биться, пока вы не приведете помощь.

— На поклон к шелиховским? — неуверенно застрекотал, было, Галактионов. — Малахов меня на кол посадит после того, что было!

Третьяков, поскоблив пятерней лысину, с досадой поморщился:

— Может, раненого сдать, да к Гришке?..

— Васенька, ты чего? — едко щурясь, спросил передовщик, растирая отметину на щеке. — Хочешь, чтобы с тебя, как с бобра, шкуру сняли? Да пока Гришка партию соберет, пока его найдете, тут все против нас объединятся.

После и с барановскими и с киселевскими не отобьемся.

Залитую кровью байдару подсушили, промазали жиром, настелили веток на дно и осторожно уложили раненого. Он то впадал в забытье, бормотал несуразное, то стонал. Из-за гор на матером берегу выползла луна. Вскоре на трехлючке приплыли алеут, принесший в лагерь весть, и Васька Котовщиков, посланный на смену караула. Галактионов, Третьяков и прибывший алеут пересели в байдару с раненым, привязали к корме пустую трехлючку и растворились во тьме. Некоторое время еще слышался плеск весел, потом все стихло. Коломин перекрестился на восток, где все выше поднималась печальная луна — половинчатый месяц.

— Грехи наши! — ворчали у костра промышленные. — Второе лето — чтонибудь да случится.

— Братья Котельниковы наплюют мне в глаз, — стонал Храмов, хватаясь за голову.

— Хватит душу травить! — прикрикнул на них Коломин. — Когда своих убивают — не до обид. Нас кончат, на том не остановятся, пока не перережут всех до самой Камчатки. — Он сплюнул в сердцах и тихо добавил: — Алексашка Баранов не дурак, поймет!

До Павловской бухты Третьякову с Галактионовым плыть не пришлось.

Возле Бесплодных островов они встретили две большие байдары под началом самого Баранова. Ларион Котельников, как на грех, оказался при управляющем, кинулся с кулаками на Третьякова, но Баранов его удержал.

Раненый был еще жив. По просветленному лицу текли благостные слезы: дал Бог отойти среди своих, не всякому промышленному такая честь.

Третьяков, опустив круглую лысую голову, без шапки, ждал новых унижений, но Баранов быстро утихомирил озлобившихся спутников:

— Не время спорить, детушки. Сегодня искру не зальем, завтра большой пожар тушить придется! — И к Третьякову: — Ваших возле Никольского редута и по всей губе должно быть до полусотни, да мы, да на алеутов, с оглядкой, можно положиться — они нынче озлоблены против кенайцев и чугачей: можно собрать больше сотни стволов.

Барановские байдары повернули на север, догнали партию Коломина и объединились с ней.

Был ясный и солнечный полдень, а над кенайским селением висели дымы, что не вязалось ни с обычаями здешнего народа, ни с погодой, ни со временем суток. Сводный отряд высадился на берег. Баранов в кольчуге и шлеме, с двумя пистолями за кушаком, потоптался на месте, ожидая посыльных или, хотя бы, пущенной кем-нибудь стрелы. Не заметить прибывших в селении не могли, но никто не вышел, не было и никаких признаков готовящегося нападения.

Управляющий резко махнул рукой, чтобы из байдары вынесли пушку.

Промышленные молча окружили его, выстроились квадратом, ощетинились штыками, как дикобраз иглами. Он размашисто перекрестил грудь, снова повелительно махнул рукой, подавая знак, и отряд двинулся к селению.

Если чугачи, народ эскимосских племен Собаки, по крови, языку, одежде и обычаям — родственниками кадьякам и алеутам, жили в окружении индейских племен Ворона и постоянно воевали с ними, то кенайцы были родней материковых индейцев, но жили особняком от них, среди эскимосов, и считались надежными союзниками русских промышленных партий. С тлеющим фитилем в руке, Баранов внимательно поглядывал вокруг, стараясь понять, было ли убийство его промышленных случайным или союзники прервали мирный договор. Летники пустовали. Кенайцы не спрятали даже деревянного идола, которого не показывали иноверцам. За селением на столбах висели семь ящиков с мертвецами. «Уж не поветрие ли у них?» — забеспокоился управляющий шелиховской артелью.

Из леса, крадучись, вышли два старика, покрытых накидками из кож.