Замок спящей красавицы - [19]

— Но послушайте, Бернар!.. Я надеюсь, что хотя бы вы не принимаете всерьез подобные бредни! Аньес — и дар ясновидения!

Элен сухо усмехнулась и быстро вышла. Пианино смолкло. Я схватил свой плащ… Мне было уже невмоготу переносить атмосферу этого дома, я испытывал потребность пройтись, подумать, хотя прекрасно знал, что наткнусь на ту же неразрешимую проблему.

Серые плиты набережной уходили в черную воду. У подножия лестницы дремала Сона, отражавшая мосты, тучи, фасады зданий, камни, которые казались менее реальными, чем их отражения. Я постоянно спрашивал себя: каким же образом Аньес удалось с потрясающей точностью воспроизвести характерные приметы лица Бернара — человека, ей совершенно незнакомого, поскольку она упорно называла его Жервэ? Будь я Бернаром, я бы, полностью разделяя убеждения Элен, не преминул бы одернуть Аньес: «Кончайте эту канитель, малышка!» Но делать нечего — я не Бернар, а Жервэ. Бывало, раньше, до войны, найдя тему какой-то мелодии, я целыми днями пытался поймать то приходящий сам собою, то вдруг исчезающий мотив, как бы искушающий меня и удаляющийся, и чувствовал тогда, что музыка рядом со мной, что, будучи невидимой, она существует где-то совсем близко. Я не выдумывал ее — она жила во мне. Я видел ее, будто в тумане, сначала бесформенной, затем постепенно обретающей очертания и превращающейся в четкий образ. В моем сознании нотные знаки слагались в мелодию. Из личного опыта мне было известно, что искусство — это тоже дар внутреннего видения. Концерт, который я начал писать еще до войны, постепенно рождался и создавался из ночи, из пустоты, из неизведанных пространств моей души. А что, если бы вместо дара сочинять музыку природа наградила меня даром видеть ранее незнакомые мне лица?.. Но если Аньес действительно ясновидящая, тогда я точно пропал… Ведь если она захочет, то образ Бернара возникнет перед ее глазами и в конце концов заявит: «Я Бернар!» А еще она может присмотреться ко мне и увидеть мое прошлое, то, что мне пока удается прятать за крепко запертыми дверями моей памяти… Я представил, как она увидит мою жену, черную воду, каноэ, мужчину, стоящего сзади, неловкий взмах весла… И тогда укажет на меня пальцем и объявит: «А ведь вы не Бернар, вы Жервэ!»

Я облокотился о парапет набережной; внизу, словно чудовищная рыба, плавало мое отражение. Сознательно или нет, но я хотел влезть в чужую шкуру, а теперь Бернар предавал меня, ускользал; мое лицо покачивалось на волнах, искажающих и вытягивающих его; как медуза, плавало среди камней, и маленькие рыбки поклевывали его. Я выпрямился с усилием, как глубокий старик. Меня окружал изрезанный бесчисленными ходами и изрытый тысячами убежищ город. Но я устал скрываться, с меня хватит! Пусть Аньес узнает все. Бернар или Жервэ — какая разница!

Я возвратился домой, потому что подходило время обеда и я проголодался. Элен, не произнеся ни слова, села за стол первой. Из нас троих Аньес, как мне показалось, вела себя наиболее естественно. Ее близорукость позволяла ей смотреть на нас и в то же время не видеть. У меня, наверное, было виноватое выражение, когда я протягивал руку к блюду и накладывал себе в тарелку ветчину, говядину и сыр, разумеется добытые ясновидением Аньес. Невыносимо напряженная обстановка в доме к вечеру накалилась еще больше. В нашем квартале внезапно вновь появилось электричество, и люстра заливала столовую праздничным светом. Мы ели и слушали, как мы едим: звон вилок о тарелки, хруст хлебной корочки — все становилось невыносимым. Я чувствовал принужденность и скованность в движениях, а кроме того — ужаснейшую скуку. Наверное, она и подтолкнула Аньес к запретным развлечениям, и снова сильное неутолимое любопытство потянуло меня к девушке.

Встав из-за стола, мы расстались так холодно и отстраненно, как случайные спутники по купе. Я выходил вслед за Элен и дернул ее за рукав, а потом пошел курить в большую гостиную. Несколько минут спустя появилась Элен.

— Вы хотели мне что-то сказать, Бернар?

— Да… Я хочу сказать, что дальше так продолжаться не может, и вы это прекрасно понимаете! Мы здесь сидим, словно хищники, запертые в одной клетке и готовые в любую секунду разорвать друг друга в клочья…

— Видите ли, я к этому уже привыкла — ведь я не первый год живу в такой обстановке.

— И что, вы не нашли никакого выхода?

— Увы, никакого. Поймите меня, Бернар, поставьте себя на мое место… Аньес мне сестра лишь наполовину. Мой отец унаследовал крупное предприятие, но его вторая жена — мать Аньес — умудрилась все промотать. Он подобрал ее в каком-то казино. Бедный папа!.. Он убил себя непосильным трудом, пытаясь поправить положение. Мне одной пришлось воспитывать Аньес, и я делала это, как могла… Но я вам, наверное, наскучила своими бедами?

— Ну что вы, Элен, что вы!..

— До войны мне еще как-то удавалось сводить концы с концами. Отец оставил нам два дома. Этот записан на Аньес, а второй, в Вэзе, принадлежит мне, но я никак не могу продать его, а жильцы не хотят платить за квартиру.

— Я понимаю вас.

Подойдя к двери, ведущей в вестибюль, Элен внимательно прислушалась, а вернувшись ко мне, понизила голос: