Замок спящей красавицы - [118]

— Ты куда? — спрашивала она.

— К себе, — бормотал он, — работать.

Он забирался в фургон, садился на край кровати, той самой, на которой умер профессор Альберто. Он ждал. «Ничего, — думал он, — пройдет. Я очнусь». Чаще всего он просто заваливался на бок и беспробудно спал до утра. А когда просыпался, то понимал, что жизнь, его настоящая жизнь, начнется только с наступлением вечера. А пока шесть утра. И он кормил голубок зерном.

Дутр быстро делал успехи. «Пошел в отца», — говорила Одетта. Людвиг иногда тоже признавался:

— Ты меня поражаешь, парень. Прямо поражаешь.

Иногда он думал, что надо бы сходить на кладбище, но ему было некогда. Не монета, так шарики. Не шарики, так карты. Его руки сами думали и работали независимо от него, они приобретали ловкость, а глаза видели только сестер. Время от времени он надевал фрак, но смелости пока хватало только на расхаживание по фургону с зажатым в руке долларом.

— Альберто нет умер! — шутил Владимир.

— Замолчи, — приказывал Дутр. — Шутки неуместны.

Вскоре Одетта начала репетиции нового представления. На какое-то время Дутру запретили ходить в грузовой фургон, потому что Одетта не была уверена в трюках. Почти сразу после завтрака с деловым видом являлись Хильда и Грета. Они запирались с Людвигом и Одеттой. Похоже, Людвигу эта затея не очень нравилась. Одетта рычала на всех. Владимир перебирал мотор старого «бьюика».

— В конце месяца, — доверительно сообщил он Дутру. — Все пять…

И он несколько раз ударил ребром левой ладони по правой.

Дутра скоро посвятили в тайну, потому что и ему была отведена определенная роль. Нацепив очки в тяжелой черепаховой оправе, Одетта руководила работой. С ворохом бумаг в руках, она орала на всех, как прораб на стройке.

— Ну, — спросила она, — как тебе все это?

Дутр был слишком взволнован, чтобы отвечать.

— А мне уже осточертело, — сказала Одетта. — Но успех будет грандиозным.

Караван тронулся в начале апреля. В Брюссель.

Глава 4

К концу первого действия они уже поняли, что выиграли. Журналисты толпятся в гримерной, где переодевается Одетта. Вопросы сыплются на нее со всех сторон. Зажав сигарету в зубах, она отвечает как бы неуверенно, а на самом деле тщательно взвешивая слова.

— Что натолкнуло вас на мысль сделать такой спектакль? — кричит репортер из «Либр Бельжик».

— Я люблю детективы, — объясняет Одетта, а карандаши бегают по бумаге. — Я подумала, что было бы интересно объединить несколько номеров сюжетом, показать эдакий спектакль-загадку…

Речь, скорее всего, составлена заранее, но говорит она здорово, запинаясь в нужных местах, как бы импровизируя.

— Ошибка большинства фокусников в том, — развивает она мысль, — что они просто демонстрируют свои трюки один за другим, разбивая действие на части… Вы понимаете, что я хочу сказать? А чтобы все эти разрозненные части соединить… они много говорят. Слишком много. Я ликвидировала треп. У нас только мимика.

— Вы написали пьесу для фокусника! — догадывается журналист из «Суар».

— Если хотите, да. Что-то в этом роде.

Она расчесывает свои короткие волосы, надевает черный жакет. Яркая вспышка заставляет ее сморщиться. Она надевает тяжелые очки в черепаховой оправе, придающие ей вид бизнесмена.

— Кто эта девушка, которая работает с вами? Аннегрет, кажется?.. — спрашивает корреспондент «Телеграф».

— Аннегрет — сирота. Я подобрала ее в Германии.

— Она здорово смотрится! — кричит кто-то. — А парень?

— Это мой сын, — отвечает Одетта, улыбаясь. — Он ужасно робкий, только вы об этом не пишите, хорошо? Он начал работать совсем недавно.

Раздается звонок, возвещающий конец антракта.

— Я провожу вас, — произносит Одетта. — Во втором отделении я не участвую. Обязательно напишите, что в нем заняты только Аннегрет и Пьер. Это их подбодрит, они того заслуживают.

Она выходит, возбужденные журналисты следуют за ней. Занавес уже поднимается, публика радостно аплодирует. Одетта садится в первом ряду, вместе с журналистами.

Роскошная комната. На стенах старинные гобелены. Трижды бьют часы. Сцена едва освещена. В замке все спят. Внезапно раздается тихий скрип. Дверь приоткрывается. Луч света бежит по коврам, прыгает по мебели. Неслышно, будто вор-домушник, появляется черная тень. Это Аннегрет. Она кажется голой в облегающем трико, тускло отсвечивающем, как черная кожа. С галерки раздается восхищенный свист. Слышен звук поцелуя, протестующий голос. Снова воцаряется тишина, такая глубокая, что в зале становится слышен глухой шум бульвара.

Девушка приближается к витрине, где поблескивают драгоценности, серебро. Она быстро взламывает запор, складывает добычу в висящий на шее мешок. В мгновение ока витрина пустеет, но мешок не увеличивается в размерах. Девушка принимается за вторую витрину. Зал, затаив дыхание, следит за каждым ее движением. Она так кладет фонарик, что становятся отчетливо видны ее руки в черных перчатках. Эти руки аккуратно собирают украшения, и те одно за другим проваливаются в мешок.

— Изумительно! — шепчет на ухо Одетте один из журналистов.

Но воровка торопится. Она шире распахивает мешок и горстями кидает туда содержимое витрины. То там, то здесь в зале раздаются нервные смешки. Теперь девушка поводит фонариком вокруг себя. Часы на камине. Но не станет же она… Одно движение — и часов нет. А мешок как был, так и остается плоским. Раздается шквал аплодисментов; они ширятся, как лесной пожар, охватывают оркестр, ложи. А девушка на сцене спешит. Это уже не воровство, а какая-то фантасмагория. Ценные книги — хоп! — исчезают. Севрский фарфор — в мешок! Как не бывало. Она бесшумно мечется по сцене. Вдруг вспыхивает люстра. Аплодисменты смолкают как по команде.