Замок - [2]

Низок и долог вратный коридор, из стен которого пристально и зорко вглядываются узкие вертикальные щели бойниц. Под их присмотром мирно и бессильно погружается в небытие прах когда-то массивной дубовой двери. Впрочем, его вряд ли слишком сильно гложет обида - посредине коридора точно так же уходит в вечность скомканная в клубок, словно листок бумаги, железная решётка.

Из этого коридора Мерсьен вышёл совсем не так, как ожидал.

Он был слишком туп, чтобы предвидеть даже самые простые, самые явные вещи.

Блеск золота ударил в его недалёкие мозги и лишил и тех крох разума, что в них были.

Ему не хватило рассудка понять, что право первой ночи - не привилегия, а долг сеньора. Утехи чресел завели его слишком далеко. В книжке сказано, что где-то рядом, на берегу давно затянувшегося от тины пруда, были зарыты тела его жертв.

Но не это было самым страшным его грехом.

Самый страшный он совершил, когда, пресытившись девками из своих деревень, поднял безумный взгляд на соседские пределы.

Нанесённые им оскорбления стали последней каплей.

Через эти стрельчатые окна атакующая, ощетиненная кровавой сталью толпа ворвалась внутрь и стащила Мерсьена с очередной деревенской девки, чтобы распять глубоко внизу, на каменной стене винного погреба, над самой большой бочкой, из которой выбили дно. Они вскрыли ему паховые вены и смотрели, как тёмная кровь толчками струится по бледнеющей коже и струится вниз, в тёмное вино. Он мучился недолго - я сомневаюсь, что человек может выжить в таком виде дольше нескольких минут. Труп погрузили в бочку и пришедший с убийцами бондарь забил её и залил трещины и щели сосновой смолой. Потом её вместе с трупом продали тому самому тишайшему отцу сопливой ещё девчонки, которая не пережила своей первой ночи в постели Мерсьена.

Стоит отметить, что умирал он отнюдь не в гордом одиночестве - толпа наёмников оставила почти половину своих в твоём внутреннем дворе, взяв взамен смерти всех стражников и слуг. Но судьба скоманной входной решётки этим не объясняется - кто, как, когда и зачем скрутил из неё этот клубок.

Но известно, что крестьянка, чью первую ночь Мерсьен справлял тогда, на другие сутки после смерти юной дочери вассала, была пущена по кругу оставшимся полудесятком ландскнехтов, а потом зарезана и зарыта здесь же, левее ворот. Я видел эту могилу. Провалившийся прямоугольник до сих пор не заровнялся тлеющей листвой.

А вот почему ландскнехты забрали с собой только часть оружия павших и не нашли тайника в башне, книжка, столь трепетно защищаемая библиотекарем, никак не объясняет. Как бы то ни было, позавчера я показывал пару вещиц из этого тайника одному ювелиру в Женеве, и он чуть было взглядом дыры в них не прожёг сквозь линзу-монокль. Ещё одним последствием была компания, поставленная им следить за мной. Впрочем, от них оказалось легко отделаться.

Я делаю шаг над останками дубовой двери и сворачиваю влево, в узкий пролом, открывающий потайной коридор.

Сквозь реющие в солнечных щелях свода снопы блистающих пылинок прохожу мимо закутка, где оставленный когда-то труп одиноко гнил, беспомощно привалившись к неровной стене и бессильно выставив в проход разрубленную кисть. Взгляд на стену рядом обнаруживает вертикальный прорез бойницы, через который можно вновь увидеть вратный коридор. Ещё дальше боковой проход огибает первый закуток и ведёт ко второму. Там пусто, только паутина заплетает комнатушку наискось. В её центре - высохший труп паука. Кого он надеялся здесь поймать?

И кто был тот, что лежит там, погребённый в паутине твоих стен - защитник или атакующий?

Кто теперь знает?

Лишь ты.

Внутренний двор, залитый косыми лучами уходящего солнца. Направо, уходя вглубь, в подвал, отверст пустоте зев кухонного перехода. Дикие цветы растут сквозь щели мостовой у стен. Седой, измождённый, полумёртвый на вид плющ тяжко и бессильно вьётся по дикой, беспорядочной кладке.

Налево, сквозь маленький, низкий проём - вход в бывшую оружейную. Полурассыпавшийся моргенштерн до сих пор лежит в конце прочерченного им в пыли под ударом моей ноги следа, рядом с ним - один из его выпавших зубов, источенный и ржавый. Дальше, сквозь дыру в стене, которую язык не поворачивается назвать дверным проёмом, хотя дверь здесь когда-то была - тёмный колодец-лаз коридора, в конце которого - винтовая лестница на смотровую башню, наполовину утонувшую в скале. На середине подъёма, на второй из трёх промежуточных площадок, в темноте скрывается чёрная дыра тайника, закрытого когда-то тяжёлым каменным блоком, управлемым механизмом, секрет которого истлел вместе с ним. Месяц назад этот блок едва не расплющил меня о пол площадки, когда я попытался поддеть его ломиком - проклятый кусок булыжника повернулся так легко, словно весил не более картонной коробки и погрёб под собой почти все мои инструменты - инфразвуковой эхолот, дрель, алмазные свёрла, запасной аккумулятор и две коробки пиротехнических патронов. Всё, что у меня осталось - это фляжка с коньяком, фонарик и сам ломик. Но взамен мне открылся вход в узкую камеру, где в старом сундуке я и нашёл ту медную коробку с пылью рассыпавшегося от времени жемчуга и злобными глазами янтаря и гранатов, оправленными в тяжёлые кованые веки золотой тиары неизвестной конфессии. Рядом с ней рассыпался впечатляющий набор перстней, цепей и браслетов. Часть их я унёс тогда, чтобы показать ювелиру, сегодня же заберу остальное. Сундук я бы тоже захватил - исключительно из сентиментальности, на память - совершенно не тронутый тлением, явно пропитанный соединениями ртути - но он чудовищно тяжёл и массивен.