Замок Отранто - [6]
Впрочем, подлинный историзм или философский смысл повествования явно занимали Уолпола отнюдь не в первую очередь. Основным предметом творческих интересов писателя, несомненно, было создание особой атмосферы действия, которая отвечала бы прежде всего его личным эстетическим симпатиям и настроениям, экспериментирование с необычным для литературы XVIII века художественным пространством готического замка, с его экзотическим антуражем и рыцарской атрибутикой. По признанию самого автора, сделанному в письме к другу-антиквару, преподобному Уильяму Коулу 9 марта 1765 года, идея романа была подсказана ему сном вполне средневекового содержания: ему однажды пригрезилась гигантская рука в железной перчатке, лежащая на балюстраде высокой лестницы старинного замка[33]. Этот образ, послуживший импульсом к написанию книги, Уолпол напрямую использовал в ее сюжете: огромная железная перчатка, исполинский шлем и другие рыцарские доспехи на протяжении повествования неоднократно появляются перед Манфредом и его домочадцами, свидетельствуя о постоянном присутствии в замке духа Альфонсо и служа предзнаменованием скорой гибели преступного рода. Все эти сверхъестественные явления не окутаны загадочной полутьмой (о которой писал Эдмунд Бёрк и которая вскоре будет широко применяться в готической прозе как одно из главных средств поддержания сюжетной тайны) — напротив, они, по меткому наблюдению Вальтера Скотта, озарены «резким дневным светом», обладают «отчетливыми, жесткими контурами»[34], обрисованы рельефно и зримо, во всей их (мета)физической несомненности. Уолпол делает на чудесно-фантастическом намеренно сильный акцент, по сути обрамляя рассказываемую историю его недвусмысленными, эффектными, даже шокирующими манифестациями: роман открывается эпизодом падения с небес гигантского шлема Альфонсо Доброго, а завершает книгу сцена, в которой выросший из-под развалин замка Отранто призрак возносится в противоположном направлении — в заоблачную обитель вечных сущностей. Между завязкой и развязкой происходит целая серия других чудесных знамений: портрет деда Манфреда выходит из рамы, из носа статуи Альфонсо капает кровь, скелет во власянице отшельника является предостеречь маркиза да Виченца от брака с Матильдой, слышатся протяжные стоны и удары грома в те моменты, когда герои говорят или делают нечто, противоречащее замыслам Провидения, и т. п.
Эта дерзкая, по определению самого Уолпола, попытка ввести фантастическую образность в современную ему литературу сопровождалась естественными авторскими опасениями, что подобный эксперимент будет принят в штыки читающей публикой; последнее обстоятельство, собственно, и побудило романиста-дебютанта выдать поначалу «Замок Отранто» за переводное сочинение. Спустя три с половиной месяца, повторно выпуская книгу в свет, Уолпол, воодушевленный ее одобрительным приемом со стороны читателей, самолично разоблачил мистификацию первоиздания и в специальном предисловии изложил свою художественную программу. Он заявил о «новизне предпринятого им труда», констатировав, что его произведение — это попытка «проторить путь, по которому пойдут другие, блистающие большим дарованием сочинители», образец «нового вида романа», примиряющего свойственную старинным рыцарским повествованиям «силу воображения» с «законами правдоподобия», с «верным воспроизведением Природы», характерным для романов века Просвещения. Осуществить подобный синтез жанровых форм автору помогает еще одна литературная традиция — предоставляющая широкие права поэтическому вымыслу и вместе с тем исполненная глубочайшей (пусть и не буквально понимаемой) «верности Природе»; традиция эта связана с именем и творчеством Шекспира — по словам Уолпола, «блистательнейшего из гениев», которых когда-либо знала английская культура. Открыто поддерживая складывающийся в это время предромантический культ Шекспира как «оригинального гения», Уолпол горячо защищает британского драматурга от классицистских инвектив Вольтера, называет «великим знатоком человеческой природы» и «замечательным образцом», которому немало обязаны своим рождением персонажи «Замка Отранто». Это авторское признание подтверждается текстом романа — в первую очередь психологической обрисовкой характера Манфреда, в которой писатель несомненно ориентируется на образы героев-злодеев шекспировских пьес. Манфред в изображении Уолпола — зловещая и одновременно глубоко трагическая фигура: самим своим происхождением, самой судьбой он вовлечен в давний династический конфликт и обречен на поражение в его драматичной развязке. «Косвенно Манфред виновен в совершенных им злодеяниях, но это вина человека, поставленного перед необходимостью или смириться перед волей рока, или вступить с ним в совершенно безнадежную борьбу, умножая и без того тяжкие злодеяния, пятнающие честь его рода. <…> Подобно Макбету, Манфред знает не только формулировку пророчества, свою судьбу, но и то, что возмездие неотвратимо, что пророчество непременно должно сбыться. Так же, как и Макбет, Манфред слишком горд, чтобы смиренно ждать, когда свершится неотвратимое. Пока в его руках сохраняется власть, пока у него остается возможность действовать, он бросает вызов неумолимому року»
