Замок дьявола - [29]

расположен тот самый камин…

— Так, отлично, это мы решили, а теперь давайте распределим, кто и что будет

искать, — сказал Уинстон.

— Я — элементы квинтэссенции! — тут же оживился Доминик.

— Тогда мы с Генри поищем свечи и сосуд, а ты, Катрин, подыщи белую одежду,—

предложил Уинстон.

— Кстати, в одной из комнат, кажется, был гардероб с какими-то вещами, —

обратился Генри к сестре. — Я провожу тебя туда, может, там что-нибудь и

найдешь.

После сего совещания Доминик тут же поспешил в лабораторию, а Генри, как и

обещал, провел сестру в комнату с множеством, как потом оказалось, одежды, причем, там даже было много женской, а сам вернулся к Уинстону.

— Так, ты ищи сосуд, а я свечи, — предложил хозяин лавки и Генри охотно

согласился.

Как оказалось, свечи найти было несложно, ибо в замке, где они везде

используются, проблем с этим добром быть не должно. И, как правило, вещи

подобного рода бывают именно в кухне. А вот с сосудом было посложнее. Кругом, в основном, были только серебряные приборы и чашки для хозяев и олово, как

следствие, для слуг. Но золота нигде не было.

— Готово! — раздался через некоторое время голос Доминика, а затем появился и

он сам. В руках он нес две колбы с водой и грязью. — Сейчас принесу остальные.

— Постой! — обратился к нему Уинстон. — Нужна твоя помощь.

Затем он снял с шеи свой кулон, открутил крышечку, вынул записи и показал его

Доминику.

— Это чистое золото. Тоже от деда досталось. Если его верхушку немного

переплавить и сделать устойчивой, то, я полагаю, это сойдет за сосуд. Сумеешь?

Доминик, да и Генри, слегка опешили и не знали, что ответить. Они вопросительно

посмотрели на старика, как бы спрашивая, уверен ли он в том, что действительно

готов пожертвовать наследственным кулоном, вещью, которую он хранил всю

жизнь и дорожил ею.

— Бери, бери, — наконец, нарушил молчание Уинстон, хотя в его голосе ребята

уловили небольшую дрожь, означавшую, что ему было очень тяжело расставаться

с кулоном, — золота нам здесь не найти, это бесполезно. Ничего, я уже старый, как-нибудь переживу и без кулона, а жизнь дороже, тем более, вы еще совсем

молодые… жить и жить… да бери же, бери!

Заметив, что на глазах старика уже наворачиваются слезы, Доминик

нерешительно взял кулон и в скором времени исчез из столовой, а Генри

продолжал смотреть на Уинстона, безумно жалея его в душе. Уинстон же

отвернулся от него и сделал вид, что смотрит следующий ящик, а сам в это время

старался как можно незаметнее утереть выступившие слезы.

Через некоторое время появилась Катрин с простым белый платьицем в руках.

Узнав, что все, в принципе, найдено и приготовлено, она снова изменилась в лице

и стала еще более задумчивой. Теперь нужно было как следует обдумать

предстоящее, еще утром это казалось таким далеким и несбыточным, а потому и

не было так страшно, а теперь, когда она понимала, что это важное предстоит уже

совсем скоро и так близко, в ее душу вновь закралась тревога, страх и трепет

перед чем-то неизвестным.

Наконец, пришел Доминик и принес остальные две колбы и переделанный кулон.

Когда он стал его всем показывать, Катрин сначала не поняла, что это, но в этой

вещичке она видела что-то очень знакомое. Она долго всматривалась и, наконец, изумленно воскликнула:

— Так… так это же… кулон…

Она перевела вопросительный взгляд на Уинстона, который внимательно

рассматривал то, что было его кулоном, и проверял его устойчивость. Генри

подошел к сестре и вкратце объяснил, что к чему. Катрин снова посмотрела на

старика, но теперь в ее взгляде были жалость и сочувствие.

— Молодец, Доминик, отличная работа! — похвалил Уинстон спутника.

— Правда, это было довольно сложно… — начал тот свое повествование о том, как ему удалось расплавить металл и добиться нужной формы. — Кстати, солнце

уже давно вышло из зенита. Так что…

— …vexilla regis prodeunt Inferni, — задумчиво довершила его фразу Катрин.

— Что? — переспросил Генри сестру.

— Близятся знамена царя Ада, — перевел Доминик. — Это из Божественной

комедии Данте…Кажется, песнь тридцать четвертая, самая первая строчка…

— Откуда ты это знаешь? — удивился Генри.

— Ну, просто как-то запомнилось, — ответил рассеяно Доминик, пожимая

плечами.

— Что ж, уже скоро, уже совсем скоро, — размышлял Уинстон, причем, его руки

все время что-то теребили. — Все будет хорошо. Я лично полагаю, что теперь нам

нужно отдохнуть. Дождемся, пока солнце приблизится к вершинам гор, и начнем.

Особенно тебе, Катрин, нужно отдыхать. Не волнуйся, все будет хорошо.

И вскоре все разбрелись, кто куда, однако, пообещали быть очень осторожными.

Доминик последовал в лабораторию и обсерваторию, где снова продолжил

рассматривать всяческие книги и записи. Особенно его поражали те листы и книги, на которых стояла дата весьма и весьма давняя. Эти записки из прошлого

вызывали в нем какой-то священный трепет. Ведь только подумать, что когда-то

очень-очень давно какой-то человек, такой же, как и он сам, писал это, думал, его

разум все время задавался какими-то вопросами, жаждал понять что-либо, а

потом этого человека не стало, сменились поколения, времена и нравы, его

записи покрылись пылью и лежали так на протяжении многих веков, а теперь он, Доминик, держит их в руках, читает и пытается понять мысли человека, жившего