Замок цветов - [34]

— Я же знаю, что ты был с Селестин в Париже! Не пытайся отрицать, Ален. Ты как-то однажды сказал, что ждешь от меня только правды. Разве не могу и я ожидать того же от тебя?..

Его изумление было совершенно искренним. Флер стало не по себе от пронзительного взгляда его, ничего не видящих, глаз. Она отстранилась, но Ален взял ее за руку.

— А ты, оказывается, любишь принимать поспешные решения, а, Флер? — с опасной мягкостью заговорил Ален. — Я не был в Париже. Не встречался и с Селестин с того самого дня, как она уехала из замка!

— Прости, — прошептала Флер, чувствуя, как сердце готово выпрыгнуть из ее груди. — Может быть, я и приняла поспешное решение, но какое это имеет значение? Я же знаю, что ты любишь ее… Я видела Селестин у тебя в комнате… слышала твои собственные слова: «О, любовь моя, как же я мечтал тебя обнять»…

Она всхлипнула, замолчала и отвернулась.

— Поэтому на следующее утро ты немедленно и сбежала, — сказал Ален так нежно, что слезы хлынули из глаз Флер потоком. Он отошел к окну и сел на диван, приглашая ее за собой. — Садись рядом.

Диван был достаточно широкий, и Флер хотела сесть в противоположном углу, но Ален поймал ее за руку и притянул к себе.

— Если ты так уверена, что я люблю Селестин, мне кажется, я должен поделиться с тобой секретом, который известен только ей и мне. — Ален говорил совершенно спокойно, но давалось ему это очень нелегко. — Это из-за Селестин я ослеп. Подожди, не перебивай, иначе я не смогу продолжать.

После мучительной паузы, Ален заговорил снова:

— Мы были помолвлены и собирались пожениться — это было так естественно для молодых людей, которые росли вместе, да и наши родственники и друзья давно ждали нашей свадьбы. Сначала я не обращал внимания на ее вечные капризы — она была единственным ребенком, очень избалованным, ее слово в семье было законом. Но я не из тех, кто готов забросить работу, дело, ради пустого времяпрепровождения и вечеринок. Они меня угнетали, выбивали из колеи, и я постепенно пришел к выводу, что мы совершенно разные люди, нашу помолвку, пока не поздно, лучше разорвать… — Ален замолчал, будто набираясь сил перед тем, как продолжить. — Это случилось в тот день, когда я сказал ей о своем решении. Мы вдвоем сидели в лаборатории. Я закончил дневную работу и промывал колбы, которыми пользовался. Наверное, я и сам отчасти виноват — надо было сразу перелить кислоту из специального сосуда, а я не знал еще, куда лучше перелить, и держал склянку в руках. Селестин мое решение расстаться, привело в бешенство. Она запустила в меня чем-то, склянка разлетелась в куски, а кислота выплеснулась прямо мне в глаза.

Наступило молчание. Ален словно заново переживал случившееся, а Флер так просто прийти в себя не могла.

— Боже, как она могла! Какой ужас!

— Не кори ее слишком сильно, Флер, — сказал Ален, обнимая ее. — Мое увечье, как ни говори, помогло мне встретиться с тобой в вашей английской клинике. Сама судьба, в лице Селестин, свела нас.

Щека Флер горела от жаркого дыхания Алена.

— Но она же стала и разлучницей, ведь так?

Ален, взяв Флер за подбородок, поднял к себе ее лицо.

— Той ночью, после званого обеда… когда ты увидела Селестин в моей комнате… Ведь я принял ее за тебя, Флер…

— За меня?.. Но почему?.. — запинаясь, спросила она.

— Я вошел к себе и услышал шелест тафты — я привык, что так шелестит твоя одежда. К тому же в воздухе стоял запах духов — тех духов, которые я сделал специально для тебя и к которым, как мне казалось, никто, кроме тебя, не имеет доступа. Поэтому подумал — это ты… Мои слова «О, любовь моя, как же я мечтал тебя обнять!» были адресованы тебе, Флер.

От такого признания Алена по ее спине пробежали мурашки.

— Что еще ты хочешь, чтобы я объяснил тебе? Мое постоянно скверное настроение, вызванное тем, что не могу полюбоваться женой, с которой однажды познал высочайшее сексуальное наслаждение? До тебя я и не знал, какую радость может дарить женская плоть мужчине.

Он поцеловал Флер в губы, и все ее тело накрыла душная волна непреодолимого вожделения. Даже сквозь одежду они оба чувствовали, как призывные токи пронзают их тела.

Прошло несколько минут, прежде чем Ален ослабил объятия — и то только для того, чтобы, слегка отстранив ее, нежно прошептать:

— Флер, ангел мой, я люблю тебя! Я думал, Луи преувеличивает, описывая твою красоту, но он преуменьшил! Я никогда не видел женщины красивее тебя!

Флер застыла, вслушавшись в его слова. Ее испуганный и молящий взгляд остановился на черных очках, закрывающих его глаза. Ален снял их, и Флер была поражена энергией, живостью его взгляда.

Ален улыбнулся в ответ на ее невысказанный вопрос:

— Да, Флер, я вижу тебя! И этим я обязан Селестин. В тот вечер она задержалась в моей комнате ровно настолько, чтобы выслушать мое мнение о себе, и тогда же я решил, что ничьи руки, кроме твоих, не станут обнимать меня, ничьи губы, кроме твоих, не станут меня целовать. Поэтому, как только я убедился, что maman вне опасности, я поехал в ваш английский госпиталь. Так что, дорогая, у меня есть алиби — я был не в Париже! — поддразнил он ее.

Флер была так потрясена, что не могла произнести ни слова. Она целовала Алена в веки, губы, упрямый подбородок, вихор на макушке. Целовала, целовала и плакала от радости.