Заметки о войне на уничтожение - [97]

Отчет семье, 20 января 1944 г.

BArch. N 265/158. Bl. 10f. Ms.

[…] Я снова провел два дня внизу в Могилёве, который, собственно, является центральным пунктом наших раздумий. Разместиться снова пришлось в русском скором поезде, который из–за резкой перемены погоды в первый день был так жарко натоплен, что спать было невозможно. При ночной прогулке в районе нашей сортировочной станции я видел вокруг меня, практически как зимой 1941/42 гг., мерцающий свет осветительных ракет. На востоке он шел с фронта, на западе от частей, охраняющих местность от партизан. Район вокруг Могилёва особенно загажен этим народцем. Недавно в Минске произошел совершенно невероятный случай: один прибывший в немецкой униформе с Рыцарским крестом и множеством удостоверений офицер хотел убить крупного чина СС в его кабинете. В последний момент у злоумышленника отказали нервы. Кроме ручных гранат и крайне чувствительной взрывчатки, в его кармане был револьвер с пулями, сделанными по типу «дум–дум» и содержавшими в своей полости сильный яд[402]. Вот какими методами пользуются большевики. […]

Письмо жене, 27 января 1944 г.

BArch. N 265/158. Bl. 14f.

Я сижу в железнодорожном вагоне в Восточной Пруссии, чтобы через несколько часов снова отправиться в Россию. От тебя я не получил вообще никаких известий. Вероятно, ты снова была в отъезде и вовсе не получила мои сообщения.

Эти дни здесь были интересными, но обсуждения шли в весьма серьезном тоне[403]. Столь многое могло быть лучше и идти легче. Кое в чем видна и подлинная трагедия. Встреча со знакомыми со всех концов Европы была увлекательной. […]

Отчет семье, 12 марта 1944 г.

BArch. N 265/158. Bl. 39–41f. Ms.

Неделя минула очень быстро. Она началась в прошлое воскресенье с пятого сражения на шоссе[404]. В этот раз оно продолжалось всего четыре дня. Атаки были мощными, но всё же не такими, как осенью. […] Там, где [противник] некоторое время занимал наши позиции, он оставил 1071 «бесспорных»[405] трупа. То есть он понес тяжелые потери, если считать, что на одного погибшего приходится три раненых. С тех пор снова царит спокойствие. Наш выступающий «балкон» постепенно становится для русских костью в горле. Пленные говорят, что их командиров упрекают в том, что они — в единственном месте на всем Восточном фронте — пока не добились успехов. Действительно, от Балтийского до Черного моря нет никого, кроме нас, кто стоял бы на тех же позициях, что и в сентябре. Значит, мы постоянно должны быть готовы к тому, что противник будет пытаться раздавить наш «балкон». […]

Запись в дневнике, 18 марта 1944 г.

BArch. N 265/15f. Ms.

[…] Интересно, что эти пленные рассказывают о пропаганде ужасов, которая играет в Красной армии крайне важную роль, чтобы удержать перебежчиков. В глазах красноармейцев сожжение населенных пунктов немецкими войсками подтверждает правильность этой пропаганды. Это обстоятельство умело используется красноармейскими пропагандистами как свидетельство, позволяющее осознать, какими бестиями являются немцы. Мне было интересно услышать, что разрушения, против которых я всегда боролся, оказывают такое воздействие. Как я злился под Смоленском, когда каждая тыловая крыса считала себя призванной жечь и разрушать. Но все попытки и приказы предотвратить это тогда не имели успеха, так как людей, занимавшихся разрушениями, нельзя было обуздать. Только казалось, что где–то удалось кому–то помешать, как в другом месте уже полыхал пожар. Это походило на болезнь, распространяющуюся повсюду, и от нее, несмотря на все приказы и контрмеры, никак нельзя было защититься. […]

Письмо жене, 23 марта 1944 г.

BArch. N 265/158. Bl. 48–51

[…] Надо прямо сказать, что обстановка в нашем Отечестве просто невероятная. Никто не чувствует, что его жизнь в безопасности, один город за другим превращаются в развалины и пепел. Мы заварили такую кашу, что не в силах ее расхлебать. Каким образом? Из–за того что наше руководство утратило чувство меры и потеряло из виду цель, переоценило собственные силы и способности, то, что оно освободило человека ото всех нравственных оков, которые ему предписаны, — причина, по которой старый Фриц написал своего Анти–Макиавелли[406]. Ведь основой наших действий стали именно принципы Макиавелли. Сейчас нам пришлось оккупировать Венгрию, так как эта страна устремилась к другому берегу[407]. […] Да, мы были вынуждены это сделать, но именно эта вынужденность — лучший показатель того, каково на самом деле наше положение. На юге Восточного фронта наши неудачи столь велики, что объяснить их можно лишь тем, что войска из–за потерь в живой силе и технике утратили способность сопротивляться. Там, где враг наступает, наша оборона рушится. Кажется, что скоро будет достигнут момент, когда там всё будет кончено. Отсюда, вероятно, и венгерская инициатива. В этой ситуации решающее значение будет иметь успех или неуспех высадки во Франции. От этого зависит наша судьба.

Какие требования выдвигает подобная ситуация к нам самим? Неверно или, по крайней мере, непредусмотрительно ориентироваться на какие–то границы. Ведь Лар или Штауфен, не говоря уже о Люксембурге, могут оказаться крайне неудачно расположенными городами. Кобург и окрестности остаются тогда наилучшим вариантом. Меня не покидает чувство, что твои усилия направлены в неверном направлении, что тебе не хватает осознания реальной ситуации. Такое вложение средств в этой связи — не лучшее решение. Зачем мне мебель в Штауфене или Ларе? Господин фон Била