Заметки о войне на уничтожение - [96]

Отчет семье, 26 ноября 1943 г.

BArch. N 265/157. Bl. 129f. Ms.

Вот и пробил час сражения[399]. Прорыв русскому не удался. При невероятной концентрации своих сил он понес большие потери. Мы сами потеряли 5600 человек. При неудавшейся атаке потери атаковавшего должны исчисляться цифрами в 3–4 раза больше. То есть порядка 20 000 человек. Согласно показаниям пленных, мой 1с [отдел разведки] исходит из 40–50000. Но эту цифру я считаю завышенной. 250 танков были подбиты, многие из них фаустпатронами. Особенность этого сражения в том, что если бы атака русских удалась, Восточный фронт был бы прорван в самом центре. Противнику ничего бы не стоило дойти до Минска. У всей группы армий «Север» и южной части группы армий «Центр» почва ушла бы из–под ног, оставаться на месте они бы уже не смогли. Это предотвращено.

По этой причине успех особо отмечен и в сводках вермахта. Поэтому почти в тот же самый момент я получил и дубовые листья. Внезапность, с которой это произошло, была для меня доказательством, какую радость вызвал исход этой битвы на самом верху и какое успокоение он принес. Осознавая последствия, которые мог иметь успех русских, на этот ключевой участок противника на Восточном фронте взирали с некоторым беспокойством.

Я всегда смотрел вперед с известной верой в будущее. Хотя в ходе сражения случались кризисы более опасные, чем я ожидал. […]

Отчет семье, 5 декабря 1943 г.

BArch. N 265/157. Bl. 130–134f. Ms.

[…] Само собой, такое сражение[400] не протекает без кризисов. Часто решающее значение имеет третий или четвертый день битвы. Тогда обороняющийся может не выдержать тяжелых ударов, так как находится под таким сильным давлением, под непрерывным огнем, продолжающимся 72 часа, испытывая нервное перенапряжение из–за готовности день и ночь (сейчас 14 часов) отражать раз за разом накатывающиеся человеческие массы, несмотря на собственные потери, кажущуюся безнадежность, отсутствие чувства локтя на изрядно прореженных позициях. Можно себе представить: 100–120 человек стоят на участке километровой ширины, на них накатываются 800–1000–1200 человек, волна за волной, при поддержке танков. Все оружие обороняющихся забрызгано грязью из–за продолжающегося артиллерийского и минометного огня или упало в грязь, практически неработоспособно. Безоружные, если не считать лопат, прикладов да ручных гранат, они днями напролет стоят по колено в воде, снегу, грязи и — серые от перенапряжения — отражают атаки десятикратно превосходящего противника. Но бывает, что кто–то бежит с позиций. Внезапно исчезает батальон. Теряется целый участок обороны. Но если находится офицер, который собирает вместе десяток солдат и немедленно ведет в контратаку, решительно, вопреки двадцатикратному превосходству врага, то только что праздновавшие победу русские, в свою очередь, бегут. Если таких энергичных людей не находится (ведь именно они погибают в подобных ситуациях), тогда приходится выкатывать штурмовые орудия, доставать огнеметы и в длящихся часами или даже сутками боях латать подобные дыры с помощью кровопролитных штыковых атак. Потом полдня или целую ночь над участком нависает опасность, что русский подтянет из тыла новые силы, нажмет вместе с ними и прорвет жиденькую немецкую линию обороны. Достаточно часто мы переживали моменты, когда наша главная линия оборона была потеряна и не было никого, кто бы мог ее защитить. Такие ситуации стоят немалых нервов. Нужно полагаться на то, что и у противника не всё в порядке и что из многих тяжелых ситуаций в итоге находится выход. И так, слава Богу, часто и случалось. […] Четыре месяца подряд мы втянуты в беспрерывную череду сражений. Сколь немногие еще остались на передовой с августа? Кто такие гренадеры самых сражающихся дивизий? Главным образом обозники, писари, плохо обученные новобранцы, едва умеющие обращаться с оружием. Но у русских дела еще хуже. Как я уже упоминал, там пехота состоит из гражданских лиц с освобожденных территорий, на которых просто надели военную форму. […]

Отчет семье, 7 января 1944 г.

BArch. N 265/158. Bl. 4f. Ms.

[…] После хорошего ночного путешествия я с двухчасовым опозданием прибыл в Берлин[401]. Светило солнце, так что я сразу смог сфотографировать развалины Потсдамского вокзала. […] Я отправился на Лейпцигерплац, чтобы выяснить в транспортном бюро вермахта время отправления курьерского поезда, и обнаружил бюро сидящим в полуразрушенном помещении. При последнем воздушном налете пострадал дом, выходящий на Фоссштрассе, одновременно по всему фасаду новой рейхсканцелярии фюрера, что находится напротив, были выбиты стекла. Стены и внутреннее убранство повреждены осколками. Фоссштрассе была перекрыта, повсюду шла работа над расчисткой улиц от обломков. Проехав по Лейпцигерштрассе, Фридрихштрассе, Унтер ден Линден, вдоль Тиргартена и по Кайзераллее, я еще раз получил возможность детально рассмотреть все случившиеся там разрушения. То, что я уже сказал в Глоттербаде, снова пришло мне на ум: эпоха Вильгельма, в которую я вырос, погребена под развалинами не только внутренне, но сейчас и в ее внешних проявлениях. Она более не вернется. […]