Заметки о войне на уничтожение - [88]

Мне не забыть, как в середине августа мы устраивали проводы генералу фон Хольтицу[361], замещавшему тогда командира 260–й дивизии. За обедом его кто–то спросил: «Куда бы Вы хотели получить теперь назначение?» Когда он ответил «На юг», мой начальник штаба сказал: «Будьте осторожнее! Лучше оставаться в зоне группы армий «Центр» или 2–й армии, но не отправляться на юг. Когда начнется русское наступление, оно должно пойти через занимаемую итальянцами территорию в направлении Ростова. И тогда бы я не хотел оказаться южнее этого участка. А то, может, вам еще и Черное море переплывать придется». Вот так мы оценивали положение в августе.

Запись в дневнике, 23 января 1943 г.

BArch. N 265/13

[…] В Сталинграде — 20 немецких дивизий, оголодавших, замерзших, вне укреплений, агонизирующих. Радиовещание теперь готовит почву для сообщения об их уничтожении. Должно ли было всё пойти так?

С точки зрения управления войсками ситуация удивительная: 20 дивизий, с лучшим вооружением, закрепились в городе. Пусть и не заняв его полностью, мы стояли на Волге и перерезали ее основное течение. Приходится лишь еще больше изумляться, что фланги этого выдвинутого вперед «острия копья» охранялись румынами, которые, вообще говоря, как бойцы ненадежны и плохо оснащены противотанковым вооружением. Как только южнее и северо–западнее города их позиции были прорваны, командующий 6-й армией генерал Паулюс запросил разрешение осуществить маневр отхода. Группа армий (Манштейн) запросила то же самое. О том же просили и сотрудники ОКХ. Единственное, что сказал фюрер: «Нет, надо держаться»[362]. 3 января мне это рассказал генерал–полковник Фромм, а 6 января полковник фон Тресков[363] из группы армий [«Центр»] подтвердил этот рассказ.

Немецкий художник Адам[364] описывал военный совет Наполеона в Смоленске в 1812 г., где на повестке стоял вопрос «Надо ли продолжать наступать на Москву?». Он тогда сказал, что некоторые отсоветовали, но большинство согласилось. «Так воля одного–единственного человека определяет судьбу сотен тысяч», — добавляет он. Иначе ли выходит тут?

[…] Генерал Цейтцлер[365], без сомнения, человек энергичный и усердный, но сильно тщеславный. По мелочам он сделал много хорошего. Но он не начальник генерального штаба […]. Надвигавшуюся в октябре, еще до начала сталинградских событий, опасность он вообще, похоже, не увидел. Он был увлечен частностями: тем, что сам распределял оперативные резервы по армиям и приказывал привезти ему карты масштаба 1:50 000, чтобы по ним управлять действиями войск в локальных боях. При всем признании необходимости строгого руководства, тут оно зашло слишком далеко. Полководец не должен думать в формате 1:50 000. Перед ним стоят более серьезные задачи. И они, по–видимому, в данном случае не были осознаны. Иначе не случилось бы и поражения на юге. […]

Теперь зашаталось всё южное направление Восточного фронта. Сражающиеся дивизии выгорают дотла. Упоминаемые в донесениях цифры потерь наводят ужас. И что же будет дальше при таком раскладе? Русские будто бы заявили, что настоящее наступление на всех фронтах они поведут следующей весной, возможно, вместе со вторым фронтом англичан и американцев. Если мы с нашей полуразбитой армией так и будем стоять на бескрайних просторах, то это принесет нам много радости. — Мы завоевали почти всю Европу. Наши фронты растянулись до предела подобно мыльному пузырю, внутренних резервов для замещения потерь нет. Возникает опасная трещина.

Вдобавок ситуация в Африке, где мы потеряли Триполи[366]. Не знаю, какое впечатление это произведет на итальянцев. Их колониальные владения тем самым потеряны. Уже начиная с осени они находятся в скверном расположении духа. Что же будет, если они выйдут из борьбы?

Геббельс сказал, что война может закончиться быстрее, чем кто–либо думает. Сегодня мы должны сказать: «Не приведи Господь, чтобы его слова случайно оказались ужасным пророчеством».

Таковы тревожные мысли, которые я здесь изложил. Нужно носить их в себе и управляться с ними в одиночку. Говорить об этом невозможно. Дай Бог, что–то еще изменится. Надо сделать всё, что в наших силах. Но одно ясно, хотя я всегда одинок в этом мнении: война против России была неправильной затеей. Если боялись их вооружения и их совершенно точно втайне вынашиваемых планов, то нужно было обратиться к искусству политики и искоренить эти угрозы, но не создавать себе нового сверхсильного врага вдобавок к уже имеющимся. В феврале 1941 г. я писал Отто Коглеру в ответ на его вопрос: не могу себе представить, что такого противника можно дополнительно повесить себе на шею, если уже воюешь против половины мира. То же самое несколько дней спустя я высказал в Нанси полковнику Рёрихту[367]. И всё же это произошло, и мне кажется, до добра это нас не доведет. Но не стоит видеть мир в черном цвете, и я надеюсь, что многое, как и прошлой зимой, еще встанет на свои места.

Запись в дневнике, 28 января 1943 г.

BArch. N 265/13

Теперь прорыв коснулся и 2–й армии. Так болезнь пожирает тело, которое теперь уже наполовину в ее власти. Сталинград всё еще защищается. Но, по–видимому, теперь уже недолго осталось. Изуродованное тело бьется в конвульсиях. Ситуация теперь становится ясна и широким массам. Ее не утаить, хотя большинство вообще не представляет, насколько далеко всё зашло.