Заметки о войне на уничтожение - [22]

BArch. N 265/155. Bl. 64

Свинцовое небо, сорокаградусная, говорят, жара, непроглядные клубы пыли, глубокий песок — вот картинка сегодняшнего дня. Я сегодня ездил в расположение группы армий, которое находится неподалеку от нас, и рассказывал фельдмаршалу фон Боку[110] о наших боях. Он сказал, что они были одними из самых тяжелых в ходе нынешней кампании, возможно вообще самыми тяжелыми. Что же, заметил я, вполне могу согласиться. Сейчас мы в далеком тылу, проходим каждый день по 30–35 километров, лошади увязают в песчаном грунте, но мы должны двигаться дальше. Ведь наши моторизованные формирования сражаются, предоставленные самим себе, в 200 километрах перед нами. Возможно, они сами без нашей помощи одолеют русских. Тогда нам придется снова двигаться вперед.

Этим вечером первый раз искупались. Настоящее наслаждение. Деревня Ляховичи, где мы стоим, расположена в одной из этих типичных болотистых долин, по которой течет ручей. При такой жаре коричневые от загара солдаты на отдыхе ходят в одних трусах. Не важно, в центре города или где–то еще: повсюду лишь голые мужики. Сегодня нам пришлось казнить коммунистку, которая выхаживала раненых русских, оставшихся в нашем тылу, и всеми средствами боролась против нас. Такая тут война. Позавчера Балыден[111] извлек из моих брюк первого клопа. Теперь я живу только в комнатах, из которых вынесена вся мебель. Запустение здесь неописуемое.

Письмо жене, [Ляховичи] 8 июля 1941 г.

BArch. N 265/155. BL 65

[…] Дороги забиты остовами и обломками сожженных русских боевых машин и грузовиков, орудий, боеприпасами, разлагающимися лошадьми. Просторы становятся всё шире. Лес, снова лес, в промежутках километры болот, отдельные деревушки. Всё время одно и то же, всё та же картина. Мы до сих пор извлекаем из лесов отдельных русских. Но никто не знает, сколько еще прячется там же. Никто не в состоянии прочесать эти леса и болота. Русские из разбитых дивизий не хотят ничего другого, кроме как в гражданском добраться до дома и снова стать крестьянами. Они не хотят, чтобы их отправили в Германию как пленных, и не хотят больше и слышать о войне. […] Храни эти письма. Они — мои единственные записи. Если они заваляются в твоих сумочках, позднее их не соберешь.

Письмо жене, [Капыль] 11 июля 1941 г.

BArch. N 265/155. Bl. 66

[…] Снова два дня марша позади. Оба наполнены палящим зноем, невероятной пылищей и большим напряжением для солдат. Один полк вчера прошел 54, другой — 47 километров. Один раз это еще возможно. Но если этому предшествуют многочисленные ежедневные марши на 30- 40 километров и за этим следуют новые марши, то это просто невероятно. При этом никому не удается ночью выспаться, так как всех поднимают в 2 или 3 утра, и они идут до вечера, иногда до 22:00. Около полудня, конечно, делается привал, но зачастую без воды и под палящим солнцем. Кому встретится ручей, в котором можно искупаться, те — счастливчики. Они срывают с тела одежду и бросаются в воду, какой бы грязной она ни была. Вода — на вес золота.

Теперь мы в настоящей России. Капыль — название сегодняшней деревни. Всё в состоянии чудовищного упадка. Знакомимся с плодами большевистской культуры. Мебель очень примитивная. Мы обычно живем в пустых помещениях. Повсюду на стенах и потолках нарисованы звезды Давида[112]. Церкви используются в качестве залов для политических собраний. В каждой деревне есть большие партийные здания, в которых Сталин и Ленин почитаются как любимцы народа, детей, женщин, рабочих, солдат и так далее. В городах на рыночной площади в центре обычно стоит памятник Сталину, сделанный из цемента, очень напоминает старого Гинденбурга. Магазинов нет. Крестьяне должны работать на общество: они получают треть урожая продуктами питания (натурой) и 80 рублей в год. Килограмм масла стоит 36 рублей! Также в качестве платы за работу каждому товарищу полагались кое–какие предметы, которые он получал на госскладе, каковой есть в каждом городе: то есть мыло, сигареты, носки, один костюм в год! Таков советский рай. Никто не осмеливается говорить открыто. Все боятся разговаривать. Пятнадцатилетних детей забирали из дому и отправляли работать в шахтах где–то на Дону. Эти дети больше никогда не слышали о своих семьях и наоборот. Некоторых из них, ставших теперь солдатами, мы захватили в плен. Теперь здешнее население надеется избавиться от гнета. Но плохо то, что мы не можем объясниться с ними. Отсюда множество промашек.

Покамест большевик воюет на Днепре. В некоторых местах река уже перейдена. Для нас это значит бежать вдогонку, бежать, бежать, пока языки на плечо не повесим. Я думаю, что после войны от пехоты откажутся. Разница между силами человека и мощью моторов всё–таки слишком велика.

Хартмут сражается на Днепре. Да хранит его Господь.

Письмо жене, [Слуцк] 13 июля 1941 г.

BArch. N 265/155. Bl. 67

Постепенно подыхаешь от зноя и пыли. Каждый день всё жарче и тяжелее. Не хочется есть, только пить. По возможности мы передвигаемся с войсками только вечером и ночью. Днем выдержать просто невозможно. Сегодня настолько гнетущая жара, что даже написание писем едва выносимо. Солнце почти не показывается, но создает в воздухе такую тяжесть, что нет возможности и охоты делать хоть что–то. Вчера летал в Минск. На высоте 600 метров — красота. Потрясающий вид, бесконечные леса, реки извиваются как улитки, снизу игрушечные марширующие колонны. В Минске, наполовину разрушенном, уцелело лишь несколько многоэтажных советских дворцов, дом гауляйтера, здание университета, дом Красной армии. Кичливые некрасивые дворцы, все увешаны картинами, восхваляющими Сталина, Ленина, Калинина