Заметки о России - [58]
Профессор Раск, пользуясь благорасположением к себе государственного канцлера, успел оказать финскому языку незабвенную услугу. Ренвалл, адъюнкт Абовского университета, хотел издать обширный финский словарь с латинским переводом и объяснениями, но финская публика не в состоянии была поддержать его в этом предприятии, требовавшем значительной поддержки. Граф охотно принял это издание на свой счет, во все продолжение занятий Ренвалла платил ему то жалованье, которое он получал от университета, и этот превосходный труд останется несокрушимым памятником покровительства наукам и уважения к финскому народу знаменитого русского вельможи[753].
[Раск]
Совершив ученое путешествие по Исландии, Норвегии, Швеции и Лапландии, Раск попросил пособие у своего правительства для путешествия по России, Персии и Восточной Индии с этнографическими видами; в Петербурге он желал научиться по-персидски и по-русски. Для русского языка познакомил меня с ним П. И. Кеппен. У профессора Раска хотел я взаимно учиться по-исландски. Я знал, какую услугу оказали русской истории византийские летописи, которыми академик Круг постоянно занимался, но я видел, что, кроме Шлецера и Реса (Rühs), никто не прикасался к скандинавским источникам, да и то с недоверием, которое более сделало вреда, чем пользы. Этот туманный Север, покрытый седою древностию, недоступный для нас за варяжским морем, за бурным океаном, всегда возбуждал в душе моей волнение, всегда наполнял воображение дивными мечтами, обещая пролить полярный свет на нашу Русь и руссов. И вот провидение послало мне человека, которого лучше никто в мире не мог успокоить моего мучительного любопытства. Раск жил тогда в доме Шведской церкви[754], я в Галерной подле Английской[755]. По вечерам, просиживая у него до 12 часов, мы давали друг другу уроки. Возвращаясь домой с новыми идеями, приобретаемыми только сравнительным изучением языков, отдаленными странствованиями и филологическим гением, которым Раск обладал в высшей степени, я плакал в упоении моего блаженства. Раск, однако ж, более учил меня по-датски, чем по-исландски, потому что датский язык был для меня легче и совершенно удовлетворить мог всем моим ученым потребностям.
Все эти идеи о скандинавском мире, об отношении его к русскому были в Петербурге тогда совершенно новы. Раск желал бы всей душою водворить их в России; но он не находил других поборников, кроме меня, Шегрена и пастора Гиппинга[756]. Мы одни составляли скандинавскую его школу, но чувствовали, что не принесем ему большой радости. Каждый из нас имел свое особенное назначение, хотя мы все хорошо были приготовлены и к этим трудам. Раск переселился на одну со мною квартиру, где он ближе был к нам всем троим[757]. Он неусыпно продолжал со мною свои занятия, и у меня при разных других обязанностях едва доставало сил поддерживать его на меня надежды. Весь плод этих благородных его усилий было только одно мое исследование, напечатанное в Петербурге у Греча под заглавием «Взгляд на древнюю словесность скандинавского севера»[758], и перевод с датского книги «Mаterialier til de umiddelbare Forstandsøvelser af Jørgensen»[759], сделанный по препоручению военной Комиссии для учебных пособий.
По рекомендации Раска потом, 28 апреля 1825 года, избран был я Королевским Копенгагенским обществом северных древностей[760] в члены его[761]. Неутомимый секретарь его Рафн не терял меня из виду и нередко отыскивал по всей России. Из последнего его письма я уведомился, что мои долговременные усилия обратить внимание Общества на те пособия, которые представляет скандинавская словесность для русской истории, увенчались успехом.
Вот его начало.
«Королевское общество северных древностей
Копенгаген 19 июля 1839.
Письма Вашего Высокородия от 30 ноября 1830 года и 6 мая сего года я получил и благодарю Вас именем нашего общества за сообщенные в них известия».
Потом:
«Mit einem ganz besonderen Interesse haben wir ihren Vorschlag in betreff einer engeren Verbindung zwischen Rußland und Scandinavien in historischer Hinsicht empfangen. Wir werden denselben berücksichtigen und Ihnen hoffentlich binnen kurzem nähere Mitteilungen über unser beabsichtigtes Werk geben…»
То есть: «С особенным участием приняли мы предложение Ваше относительно теснейшей связи между Россиею и Скандинавиею в историческом отношении. Мы будем его держать в памяти и надеемся в коротком времени сообщить Вам ближайшие известия о предпринятом нами сочинении».
Ученому свету известен труд, издаваемый этим обществом под заглавием[762]. Итак, цель моя доставить русской истории в скандинавской словесности подпору достигнута.
Во время пребывания Раска в Петербурге корабль «Рюрик», посланный на иждивении графа Румянцова для открытий вокруг света, прибыл в Петербург и остановился на Неве у Английской набережной подле дома графа Румянцова[763]. На нем было несколько алеутов. Не столько радовали Раска географические открытия Коцебу, сколько появление в Петербурге алеутов. Он тотчас принялся поверять над ними свои этнографические догадки. Давно уже мучил его вопрос: не принадлежат ли гренландцы и алеуты к одному племени? Он имел превосходные пособия для гренландского языка, изданные в Копенгагене для гренландской семинарии, которая доставляет в Гренландию и в датские колонии проповедников, и, любопытствуя знать все языки, научился произносить хорошо по-гренландски. Пригласив для опыта с корабля «Рюрик» одного алеута, разумеется, в мою квартиру, а в свидетели меня, Людвига Хориса и Василия Федоровича Тимковского, Раск заставлял его называть по-алеутски разные вещи и сказывать разные выражения. Пораженные дикими звуками, мы хотели подражать им, но безуспешно. Алеут сердился на нас и не скрывал своего гнева. Главными трудностями было то, что слух наш вовсе не различал артикуляции или последствия
