Заметки о России - [57]

<13-е>. Наконец мы прибыли в Эривань, в 300 верстах от Тифлиса. Это первый персидский город. Улицы полны воды, дома скрыты за глинобитными стенами.

<1820, март>. Город хорошо укреплен. Отдаю мое письмо губернатору[739] от генерала Вельяминова, который замещал Ермолова в Тифлисе, получаю от него свое разрешение на проезд. Переводчик — англичанин, почти пленный. Армянин, который делает вид, что хочет ехать в Калькутту, присоединяется к нам, но помощи от него мало. Он говорит по-русски, цель его только бесплатный проезд, о чем, однако, он ни словом не обмолвился.

<18-е>. Нахичевань, где Ной вышел из ковчега. Сильный мороз и стужа в горах.

Прибыл <22-го> в Тавриз (Тебриз), <в 400 верстах от Эривани>, не могу найти ночлег ни в одном караван-сарае, встречаю многих грузин и армян, которые говорят по-русски. Отыскал российского посланника Симона Ивановича Мазаровича, принимают хорошо, <23-го> сперва поселяюсь у г-на Амбургера, изучаю персидский, должен с трудом забрать деньги, которые одолжил своему фурману.

<Апрель>. Задерживаюсь, чтобы вместе с Мазаровичем поехать в Тегеран, но так как ему пришли депеши, ехать он не может. Приехал Даниэль Рафаэль Бабум из Мадраса.

<22-е>. Выезжаю с Мехмандаром и Винтерфельдтом. <27-е>. Миана. Зенган[740], маленький город. <29-е>. Казвин, более значительный. Торжественная церемония вечером благодаря [имеющемуся у меня] разрешению на проезд.

<1 мая>. Прибыл в Тегеран, примерно 90 фарсангов от Тавриза. Поверенный в делах Англии капитан Хенри Уиллок принял меня с большим радушием и поселил в своей библиотеке. Его братья и г-н Кемпбелл приходят к нему в гости.

<Увеселительный дворец Кашгар и другой, ближе, в котором шах нарисован во время аудиенции[741]>. Я иду с визитом к двум первым визирям, к которым у меня хорошие рекомендательные письма от Мазаровича, обедаю с первым из них, это хороший человек с большим состоянием, второй оказался предпринимателем, и его особенно интересовала религия в Дании. Гости Уиллока незадолго до того были у шаха. Фетх-Али-Шах.

<10-е>. Еду далее с хорошим слугой, которого мне порекомендовал Уиллок.

Приложение. Фрагменты воспоминаний И. Н. Лобойко

1. Мои воспоминания

[В Петербурге]

В Петербурге нашел я много своих земляков и университетских товарищей[742]. […] Петр Иванович Кеппен удостаивал меня благорасположением своим по-прежнему. В Харькове вел себя как отличный кандидат прав, в Петербурге как будущий академик. Ему доступны были все библиотеки, ему известны были все ученые. Задумав какое-либо историческое исследование, он умел найти самые редкие, самые драгоценные, самые неожиданные пособия и, объездив весь город, привозил домой книг полные сани. Обращение его было для меня необходимостию. От него знал, что делается в Академии наук, у него видел новые книги, он ближе всех был к иностранной словесности и следовал за ее успехами[743]. Он познакомил меня с Фридрихом Аделунгом, академиком Кругом[744] и знаменитым датским профессором Эразмом Христианом Раском — учеными, имевшими на мое образование неизгладимое влияние; наконец, он ввел меня в литературное общество, издававшее журнал «Соревнователь просвещения и благотворения»[745], где я видел и старых, и новых писателей, украсивших позднее словесность своими произведениями. […]

[Ходаковский и Шегрен]

Двое ученых, прибывших с достаточною предприимчивостию в Петербург, искали покровительства общества[746]. Один — поляк, другой — финн.

Зориан Долуга-Ходаковский желал совершить путешествие по древней России для поверки своих этнографических гипотез; для отыскания в России первых славенских поселений и пределов финского мира[747]. Андрей Шегрен (Sjögren), доктор Абовского университета, желал посвятить себя исследованию народов финского племени, обитающих в России, и также желал найти пособия для этого ученого путешествия; первый представил председателю общества замечания свои на первые три тома истории Карамзина[748], другой напечатал по желанию нашему на немецком языке исследование «Über die finnische Sprache»[749]. Так как замечания Ходаковского могли бы в публике прослыть дерзостию, то председатель не решился читать их в обществе, но пригласил к себе в дом членов по своему выбору. Ходаковский удостоверил нас, что многие выражения в летописях Карамзиным были не поняты, что они существуют еще в местных наречиях в Польше, и объяснил их гораздо лучше и правдоподобнее, что многие города, селения и прочие, упоминаемые у Карамзина, видел он собственными глазами и что положение их объяснено у Карамзина неправильно. После сего общество по возможности его поддерживало, и следствием этого было то, что правительство решилось назначить ему для опыта на это путешествие значительную сумму. Сам Карамзин не противился этому. «Новгород есть классическая страна России, — повторял Ходаковский. — Оттуда начну я мое путешествие»[750].

Шегрен не менее горел ревностию к своему предмету, но не был столько счастлив[751]. Мы советовали ему обратиться к государственному канцлеру графу Румянцову, и датский профессор Раск, бывший тогда в Петербурге и пользовавшийся особенною доверенностию графа, принял на себя посредство. Граф отвечал, что Шегрен не имеет к этому предприятию достаточного приготовления, не знает по-русски, не может пользоваться русскими летописями, русскими пособиями, даже прочитать все, что издано и на немецком, требуется много времени. Отказав, граф, однако ж, не выпускал Шегрена из виду; чтоб приблизить его более к исполнению этого предприятия, он сделал его у себя библиотекарем. Но вскоре после того он умер. Шегрен десять лет провел в приготовлении и по всех изучениях достигнул своей цели, пока настоящие покровители его успели обратить на него благоволение Императора Александра I