Заметки на полях - [18]

Екатерина Михайловна прокаркала домашнее задание, я дисциплинированно записал его в дневник, после чего покидал все свои пожитки в сумку. Катя собралась молча. Я краем глаза заметил, как Гоша топчется неподалёку. Ждёт. Н-да, сейчас будет ржака.

— Дай я твою сумку понесу, — сказал я Кате, вспомнив эту школьную забавную традицию. Типа «застолбить девчонку». Только вот цель у меня была немного другая — хотелось лишить Катю автономности. Не хватало ещё, чтобы этот даун на неё наехал до меня.

Не без колебаний Катя протянула сумку мне. Я повесил её на плечо поверх своей. Тяжело, блин… Надо всё-таки приналечь на физкультурку. Только сначала пачку добью. Физра с курением — так себе сочетание, лучше не начинать.

Екатерина Михайловна устало опустилась за стол, что-то начала просматривать, бумаги какие-то. Я, прикусив нижнюю губу, посмотрел на неё.

— Идём? — нерешительно спросила Катя.

— Подожди меня у двери, хорошо? — попросил я и, найдя взглядом Гошу, сказал ему: — Ты тоже. От двери не отходите. Скоро фокус покажу.

Гоша кивнул и, как верный телохранитель, взглянул на Катю — пошли, мол, хозяин повелел. Когда они вышли — последними — я приблизился к столу Екатерины Михайловны. Она на меня не смотрела.

— Я прошу прощения за то, что сказал и сделал.

Она подняла взгляд. Трудно в нём было что-то прочитать. Глубоко вдохнув, я продолжил:

— Я плохо поступил, знаю.

— Ну вот если Игнатьев дома пожалуется — там и будешь оправдываться, — равнодушно сказала Екатерина Михайловна.

Я поморщился:

— Екатерина Михайловна, Игнатьев меня в данном разрезе вообще не колышет. Я прошу прощения за то, что чуть не сорвал урок. И за то, что сказал вам. Я не собираюсь убивать себя, это была дурацкая шутка.

Она молчала. Молча смотрела на меня. Сглотнув, я ступил на минное поле:

— И насчёт Римского — вы не виноваты. Нельзя предположить, что творится в голове у таких малолетних идиотов, как мы. Вы хороший учитель. Правда хороший. Спустя годы после окончания школы я только вас и буду помнить, хотя и вряд ли свяжу жизнь с математикой. Спасибо вам за всё.

И в каком-то идиотском порыве я наклонился и обнял Екатерину Михайловну. Она вздрогнула. Она вообще ничего не понимала. Но всё-таки она была взрослой и, когда я отступил, нашла слова:

— Семён… Ты тоже хороший ученик. Но с тобой сейчас что-то происходит. У всех у вас возраст тяжёлый. Но ты уж постарайся не заблудиться. Хорошо?

— Обещаю, — кивнул я. — До свидания, Екатерина Михайловна.

Она сняла очки, достала платок. Момент терять было нельзя. Я, проходя мимо, схватил указку с полочки под доской и вышел из класса.

— Сём, ну ты дал! — громко зашептал мне Гоша, и Катя удивлённым молчанием вторила ему. — А чё ты ей сказал, а? А она тебе чё сказала, а? А указка зачем?

— Я ей говорю — выходите за меня замуж, — сказал я, стараясь держаться ближе к стене. — А она мне: «Семён, я, конечно, тоже Катя, но не та, что тебе нужна. Ты берега-то не путай!» А я ей — «Ну давайте хоть обнимемся, не разбивайте мне сердце!». А она: «Только чуть-чуть!». А я: «И указку мне ещё подарите на память». А теперь — фокус.

Тут я добрался до конца коридора. Заметил, как Катя усмехается — нет, она положительно настроена на волну моего юмора! — и метнулся вперёд. В этом полупрыжке я резко развернулся, что есть силы ударил. И — да! — суровая деревянная указка с треском переломилась, врезавшись в грудину Игнатьева, который притаился там же, где и восемнадцать лет назад. Вот те и фокус, капитан Беспечность!

Коля заорал, схватился за грудь, скрючился. Ахнула Катя, ойкнул Гоша.

— Колян! — воскликнул я и схватил его за волосы. — Ты чё на углу встал? Деньги зарабатываешь? Сколько поднять успел? Где процент?! — С этими словами я приставил острый обломок к его горлу и чуть-чуть нажал, так, чтобы он почувствовал боль, опасность.

И он почувствовал. В вытаращенных глазах я увидел ужас. Что он прочитал в моих — боюсь даже предположить, потому что в этот момент я понял, что убить мне — как плюнуть. Кажется, убив себя, я сломал в себе какие-то границы, без которых мне теперь придётся учиться жить. Рука не дрожала. Рука хотела насквозь пробить шею этого выблядка. А я смотрел Коле в глаза и пытался найти хоть одну причину этого не делать.

— Семён, перестань! — Катя схватила меня за руку и дёрнула.

Злые чары рассеялись. Я моргнул, разжал руку — обломок выпал на пол. Я тяжело выдохнул, поднял взгляд на Игнатьева.

— Потеряйся, — тихо сказал я.

И он потерялся. Вчистил так, что искры из-под подошв летели. А я закрыл руками лицо.

Фойе только сейчас заполнилось учениками. Гул голосов, крики, топот, шорохи. А я стою, как будто рыдаю. На самом деле пытаюсь до чего-то внутри себя досмотреться.

— Семён… — Я почувствовал, как моих рук касаются пальцы Кати. Я схватил их, посмотрел в её испуганные глаза. — Что с тобой?

— Ничего. — Я улыбнулся. Я умел улыбаться, даже когда в душе творится полный п**дец. Сказывались годы работы продавцом.

— Ты ведь раньше таким не был…

— Не был, — кивнул я.

Гоша, бледный, недоумевающий, топтался рядом. Во взглядах, которые он бросал на меня, я видел ставшую непоколебимой веру. Теперь он даже не сомневался, что вчера я рассказал ему правду. Потому что вот так себя вести подросток в тринадцать лет не мог просто по определению. По крайней мере, подросток с моей биографией.