Замечательные чудаки и оригиналы - [4]

В обыкновенной жизни чудак есть человек, отличающийся не характером, не нравом, не понятиями, а странностью своих личных привычек, образа жизни, прихотями, наружным видом и проч. Он одевается, он ест и пьет, он ходит не так как другие; он не характер, а исключение. Замечательно, что в простом сословии, близком к природе, редко встречаются чудаки. Там все растут, воспитываются, чувствуют, мыслят и действуют, как внушила им природа или пример других; но с образованием начинаются причуды, и чем оно выше у народа, тем чаще и разнообразнее являются чудаки.

В старину, даже не более пятидесяти лет тому назад, было гораздо более людей странных, с резкими особенностями, оригиналов и чудаков всякого рода, чем теперь. Такое явление понятно: причудливость есть следствие произвольности в жизни, и чем более произвольность господствует в нестройном ещё обществе, тем более она порождает личных аномалий.

В двадцатых годах текущего столетия весь интеллигентный мир в Петербурге и Москве был в дружественных сношениях с симпатичным гвардейским офицером-измайловцем П. В. Н[ащокины]м. Своеобразный ум последнего, его талантливая широкая натура и превосходное сердце высоко ценились всеми тогдашними нашими писателями; как Пушкин, так и Гоголь были его друзьями. Нащокин воспитывался вместе с Пушкиным в Царскосельском лицее[8]. 

Нащокин Павел Воинович (1801-1854)

Несмотря на то, что Н[ащоки]н прожил на своем веку не одну тысячу душ и спустил на разные затеи целый ряд наследств, Пушкин высоко ценил его житейскую опытность и любил следовать его советам. По его рассказу он написал «Дубровского», которого Н[ащоки]н видел сам в остроге одного белорусского города: герой повести, небогатый дворянин, был доведен до нищеты богатым своим соседом. По просьбе Пушкина Н[ащоки]н написал несколько очерков своего детства и рассказов о своих предках. Н[ащоки]н не раз выручал в трудные минуты поэта. Существует предание, что после смерти Пушкина Н[ащоки]н с Вяземским и ещё с кем-то разделили последние деньги, нашедшиеся у того в бумажнике, с клятвою их хранить навсегда, в знак памяти. Это были три двадцатипятирублевки, на которых они написали год, день, число и час его смерти. Интересно, уцелели ли эти бумажки? Н[ащоки]ну Гоголь посвятил несколько лучших глав во второй части своих «Мёртвых душ». Известный петербургский откупщик, миллионер Бенардаки, близкий к Гоголю, предлагал Н[ащоки]ну, когда его дела приняли тугой оборот, принять у него место воспитателя его детей.

Н[ащоки]н был человек очень добрый. Он прожил на своем веку несколько состояний, но судьба почти до последней минуты баловала его. Случалось, что у него в доме не было копейки и он топил камин мебелью, - и вдруг новое богатое наследство валилось ему с неба. Н[ащоки]н, избалованный богатой матерью, почти с юношеских лет предался свободной и совершенно независимой жизни. Живя на всем готовом в доме родительницы, он нанимал бельэтаж одного большого барского дома на Фонтанке для своих друзей. Сюда он приезжал ночевать с ночных игр и кутежей, и сюда же каждый из знакомых его мог явиться на ночлег, не только один или сам-друг, но мог приводить и приятелей, вовсе не знакомых хозяину, и одиноких, и попарно. Многочисленная прислуга, под управлением карлика «Карлы-головастика», обязана была для всех раскладывать по полу матрацы со всеми принадлежностями приличной постели, парным - в маленьких кабинетах, а холостякам - в больших комнатах, вповалку на полу. Сам хозяин, являясь ночью, спрашивал только, много ли ночлежников. Утром все обязаны были явиться к кофе и чаю. Случалось, что в торжественные дни рождения его гвардейская молодежь с красотками, после великолепного завтрака или обеда, сажали в четырехместную карету, запряженную четверкой лошадей, его карлика-дворецкого с кучей разряженных девиц, а сами, сняв мундиры, в одних рейтузах и рубашках, засев на место кучера и форейтора и став на запятках, вместо лакеев, летели во всю конскую прыть по Невскому проспекту, по Морской и по всем лучшим улицам! Конечно, все это могло совершаться в начале 20-х годов, а в 30-х об этом времени вспоминали только с сожалением.

Так в период буйной и безумной молодости Н[ащоки]на деньги были ему нипочем: он удивлял многих обстановкою своей холостой квартиры и своими рысаками и экипажами, выписанными прямо из Вены, и своими вечерами, на которых собирались все как русские, так и французские актёры. Умный и образованный человек со вкусом, он бросал деньги, покровительствуя художникам и артистам; он любил жить и давал жить другим. Залы у него были полны произведениями начинающих художников. Одних собственных его портретов было более сотни, он их раздаривал знакомым, как теперь дарят фотографические карточки. Все его кучера, собаки, лошади были тоже перерисованы молодыми художниками. Он покупал все, что попадалось ему на глаза: фарфор, бронзу, бриллианты и бирюзу, которую считал за амулет. В особенности дорого ему обходились бенефисные подарки актрисам. Причудам его не было конца, так что однажды за маленький восковой огарок, пред которым Асенкова