Заложники - [52]

Гортанная чужая речь, непонятные выкрики раздавались уже в конюшне. Заволновались, заржали неподалеку от Гругиса кони, под стеной послышались возня, тяжелое сопение и жалобный визг. Тревога и страх охватили княжича, его стала бить дрожь, с которой он никак не мог справиться. Он тяготился тем, что приходится сидеть под соломенными снопами, вдыхать удушающий запах прели и по звуку угадывать, что творится во дворе. Лучше уж вступить в схватку или очутиться на месте пленников, чем так… Стараясь не шуршать соломой, юноша незаметно вылез из укрытия, прополз на четвереньках до проема под кровлей и посмотрел вниз. В распахнутую дверь конюшни падали косые лучи солнца, а в залитом золотым светом узком пространстве виднелись передние ноги вороного коня. Тяжелые крупные копыта время от времени, будто ища удобного положения, приподнимались и снова опускались на загаженную землю скотного двора. Людей не было видно. Осмелев, Гругис высунул голову наружу и убедился, что из конюшни увели всех лошадей. Так чей же все-таки этот вороной, переминающийся на усеянной соломенной трухой земле? Гругис собрался было спуститься вниз, но услышал звук приближающихся шагов. На конюшню поспешно проскользнул невысокий коренастый крестоносец в шлеме и, поспешно расстегнув ремень, отшвырнул его прямо с мечом в сторону. Постанывая, судя по всему, от нестерпимой рези в животе, воин лихорадочно пытался расстегнуть штаны. Едва он присел на корточки, как Гругис обрушился сверху на него. Крестоносец и ахнуть не успел, распластавшись неподвижно на засохших комьях конского навоза. Гругис стащил с него шлем и напялил его себе на голову, подпоясался ремнем, на котором болтался тяжелый меч. Крадучись попятился к выходу, не спуская глаз с вороного коня. По бокам животного свободно мотались стремена. Юноша старался не глядеть во двор, чтобы не испугаться, не дрогнуть в последний момент Коршуном взмыл он над вороным конем и опустился в седло — тот от неожиданности взвился на дыбы, отчего натянулась и оборвалась уздечка, ею животное было привязано к открытой двери. Гругис припал к холке коня и, отчаянно колотя его пятками по бокам, пустил вскачь.

Крестоносцы не сразу признали во всаднике чужака, решив, что это просто-напросто шарахнулся с перепугу конь какого-то кнехта. Во дворе было полным-полно всадников, и вороной метался то в одну, то в другую сторону, чтобы обогнуть их. Гругис услышал за своей спиной крики и гиканье, увидел, что ему хотят преградить дорогу. Он потянулся к мечу, но в этот момент почувствовал сильный удар по шее и вылетел из седла. Несколько мгновений юноша еще способен был чувствовать, как тело его откатывается в сторону по земле и как терпко пахнет примятая трава в загоне. И хотя он быстро пришел в себя, но было уже поздно: ему успели связать руки. Гругис лежал ничком, уткнувшись лицом в черную землю. Над ним гомонили чужие гортанные голоса.

Вскоре Гругиса подвели к стене избы, где уже сидели семеро пленников со связанными руками. Жрец Вилауде покосился на него здоровым глазом — другой был залит кровью — и пробормотал:

— Не вешай нос, княжич! Перун им отомстит!

— Вот пусть и жахнет хорошенько, чего ж он медлит? — грубо перебил его виночерпий Скабейка.

Гругис ничего не сказал, губы его искривились то ли в насмешливой, то ли в болезненной гримасе. Его трясло от ярости. Ушибленная голова гудела, в ушах стоял шум, будто совсем неподалеку без устали стрекотали кузнечики. Юный князь никак не мог собраться с мыслями и вспомнить, что же с ним приключилось. Посидев немного, он внимательно оглядел двор, товарищей по несчастью и лишь тогда встревожился: где же отец, что с ним?

Между тем начальнику крестоносцев, чрезвычайному уполномоченному Зигфриду Андерлау уже было известно о том, что захвачен в плен сын князя Локисты. Когда услужливый кнехт прошептал ему эту новость на ухо, глаза крестоносца вспыхнули радостным огнем: да этот Скирвайлис теперь просто смехотворен в своем упрямстве:

— Твой сынок Гругис у нас в руках! Хотел удрать, да не вышло!

— Лжешь! — побледнев, крикнул Скирвайлис.

— Можешь сам поглядеть. Он там, у стены, вместе с остальными пленными, — сказал Андерлау.

Князь почувствовал внезапно невыразимую усталость, будто кто-то взвалил ему на плечи мешок с камнями. Он угрюмо потупился и тяжело засопел.

— Ну, что, может, теперь побеседуем? — предложил крестоносец.

— Мы ведь не воюем с вами и не сопротивляемся, зачем же вы берете наших людей в плен? — глухо спросил Скирвайлис.

Зигфрид Андерлау громко расхохотался.

— Осмотрительность — не порок, — злорадно вы палил он. — Кое-кого отпустим, а остальных оставим. Будут заложниками.

— Какого рожна вам понадобились заложники? Ведь мы и без того все у вас в руках! — вспылил князь.

— На всякий случай! Чтобы вы не вздумали бунтовать! Я вас знаю! С вами держи ухо востро!

Скирвайлис впился глазами в крестоносца. Во взгляде его враг прочитал ненависть и боль.

— Отпустите сына, — дрогнувшим голосом попросил князь, почти ни на что не надеясь. — Я вам отдам всех своих лошадей, все свое добро, только отпустите Гругиса!

Зигфрид Андерлау с трудом подавил улыбку. Он не скрывал удовольствия, которое доставлял ему вид несчастного отца, непокорного жемайтского владыки. Он давно ждал этого часа. Мечтал о нем и сидя в подземелье замка Вилкмярге, и когда бежал после очередного поражения, усталый и голодный, пустошами Занеманья. Наконец-то могучему железному ордену удалось одолеть этих неотесанных жемайтских медведей. Сам князь Скирвайлис умоляет его о помиловании.