Заложники - [51]

Если пребывание юной гостьи в Локисте было в тягость обитателям имения, которые так и не смогли приспособиться к своенравной девице, то Гругиса обуревали другие противоречивые чувства. С одной стороны, ему нравился ее порывистый, неукротимый нрав, бьющая через край энергия. К тому же он помнил, что девушка может быть и другой — искренней, прямодушной и нежной. Недаром же в тяжелые минуты, после кровопролитной битвы на реке Шунии, он вновь и вновь воскрешал в памяти их встречи, и воспоминания становились для него живительным средством, возрождающим в нем желание жить. Откуда было людям из Локисты знать обо всем, этом? Тут уж объясняй не объясняй, словами всего не выскажешь.

С другой стороны, Гругиса раздражали нескромность и несдержанность Гирдиле. Ей ничего не стоило на глазах всего народа кинуться ему на шею, приставать с поцелуями. Она искренне не понимала, отчего он при этом приходит в бешенство. В таких случаях девушка по-детски расстраивалась и смотрела на Гругиса несчастными глазами.

Когда сумасбродная гостья уехала, весна неожиданно и стремительно принялась снимать с земли зимний покров. То, чего не успели сделать бурные ливни, завершило жаркое солнце. Вешние воды, изрывая откосы промоинами, разрушая берега и выкорчевывая деревья, с шумом устремлялись вдаль и долго еще не возвращались в прежнее русло. Крутясь, сверкая и тревожно бормоча, они спешили, неслись на запад, в сторону Пруссии.

У жемайта при взгляде на этот бешеный, извивающийся змеей поток невольно возникало желание поплыть по реке куда глаза глядят, добраться до великого Немана или Клайпедского залива. Река всегда выносит плывущего по ней в широкий мир, дает возможность увидеть новые края. А жемайту так не терпелось узнать, что творится на западе — ведь оттуда редко приходили добрые вести, чаще всего приползали черные тучи — знамение грозящей опасности, предстоящих мук и лишений.

Общинники Локисты той весной и впрямь недолго радовались спокойной жизни: однажды ранним утром, наполненным ароматом цветущей сирени, у ворот дворовой усадьбы появился отряд орденского войска.

Всадники как из-под земли выросли. Не отпирая ворот, они ворвались во двор, повалив их прямо со столбами. Кони осторожно перешагивали через толстые жердины. В тишине слышались лишь цокот копыт да поскрипывание кожаных седел.

Женщины и дети, бывшие в тот ранний час во дворе, мигом разбежались и попрятались кто где, и только возле княжеских конюшен застыли точно в столбняке несколько челядинцев. Они враждебно уставились на нежданных гостей.

Старший по званию крестоносец подъехал к дворовым на буланом коне и спросил по-литовски:

— Вы меня узнаете?

Люди с интересом посмотрели на него. Да, это был тот самый крестоносец, который сопровождал когда-то князя Витаутаса. Вспомнили и его имя — Зигфрид Андерлау, но тем не менее продолжали хмуро молчать, не удостаивая ответом.

— Позовите князя Скирвайлиса, пусть придет сюда, поприветствует нас! — приказал крестоносец.

Однако звать никого не пришлось — князь сам показался в дверях. Нахмурившись и втянув голову в плечи, словно в ожидании удара, князь растерянно топтался на пороге. Зигфрид Андерлау протрусил на коне к застигнутому врасплох хозяину.

— Так вот, Скирвайлис, первый раз привели меня сюда с завязанными глазами, и тем не менее, как видишь, я безошибочно нашел дорогу, к тому же и воинов с собой прихватил, — хвастливо сказал крестоносец, с насмешкой глядя на старого князя.

— Видно, что пес ты неплохой, нюх у тебя отменный, — проворчал Скирвайлис.

— Да, чутье у меня что надо, — подтвердил тевтонец, ничуть не обидевшись. — Скоро в Жемайтии не останется ни одного уголка, где бы я со своим верным конем не побывал. Вдоль и поперек ее верхом изъездил.

Князь плотно стиснул побелевшие губы. Неужели этому не будет конца, с тоской подумал он, глядя на тропу, по которой приехал вражеский отряд. Крестоносцы рассеялись по усадьбе, окружив со всех сторон относящиеся к господской земле села.

— На правах ставленника верховной власти хочу спросить: что вы намерены делать? — с нескрываемой озабоченностью сказал Скирвайлис.

Зигфрид Андерлау слез с коня, приладил к боку сползающий меч и что-то крикнул по-немецки своим людям. Повернувшись к Скирвайлису, продолжавшему стоять на пороге, он сказал:

— Приглашай в дом, князь, там все и обсудим. Неужто на дворе станем о серьезных вещах говорить?

Гругис, который спрятался под стрехой в конюшне, подглядел в щелку, что следом за крестоносцем направились внутрь двое из его свиты. Юноша видел только узкий участок двора, примыкающий к входной двери. На нем, гортанно переговариваясь, маячили несколько братьев ордена. Вот они посмотрели в сторону скотного двора, откуда доносились какой-то шум, крики, звуки ударов. У Гругиса мурашки по телу пробежали, когда в поле его зрения очутились двое мужчин со связанными за спиной руками. У одного из них, пожилого седовласого бородача, было рассечено надбровье — кровь заливала глаз, стекала на белую бороду. Молодой князь не сразу признал в нем жреца Вилауде, того самого, кто умел не только вести разговоры с богами, но и лечить раны, ушибы и чирьи травками, секреты которых знал лишь он один. Другой пленник был по-детски угловатый юноша с темной щетиной вместо усов под носом. Он был бледен и все время жался к старому жрецу Гругису показалось, что он где-то видел незнакомца, тот был явно не из этих мест.