Заложники - [50]
Распахнулись ворота, заскулили удерживаемые за загривки собаки, и всадники торжественно прогарцевали к дому Скирвайлиса.
— Помоги слезть! — снова послышался повелительный голос.
И хотя ухаживать за Гирдиле входило в обязанности ее спутников, княжич, зная капризный нрав девушки, подскочил к ее коню. Княжна ловко перебросила через круп коня ногу, расставила руки и, свалившись прямо в объятия юноши, крепко обхватила его за шею. Дворовые испуганно ахнули, будто в их юного хозяина вцепилась рысь. От них не укрылось замешательство Гругиса: поколебавшись немного, обнять ли и ему гостью или помочь ей спуститься иным способом, он все-таки раскрыл ей объятия.
Появление Гирдиле во дворе Скирвайлиса вызвало всеобщее оживление — уж больно непохожа она была на здешних женщин. А те если и приняли девушку не слишком враждебно, то исключительно из уважения к ее отцу. Даже Мингайле сердито зыркала в ее сторону, отпускала в адрес гостьи колкости, ехидно посмеивалась за ее спиной. Она, пожалуй, была бы не прочь даже подружиться с Гирдиле, да только та, не ограничившись скромными правами гостьи, проявляла настойчивый интерес к Гругису, брату Мингайле. По общему мнению женщин, Памплисова дочка была отнюдь не пара Гругису.
Хозяин дома, князь Скирвайлис, отнесся к приезду девушки довольно спокойно. Во время своих неоднократных визитов в Ретавас он встречался с неугомонной княжной и знал, что от нее можно ждать чего угодно. Что с нее возьмешь, думал старый князь, молодо-зелено, да и отец с матерью избаловали любимицу. Ничего, повзрослеет — образумится. Только на Гругиса порой жалко было смотреть — проказница своими выходками то и дело вгоняла его в краску. Вот и сейчас — только он с жаром принялся доказывать окружающим, что Гирдиле вовсе не так уж плоха, что они ошибаются, как спустя минуту схватился за голову и обрушился на княжну с упреками:
— Ну что ты за создание? Откуда взялась? Не иначе лаумы тебя родителям подкинули! Вот и ступай к ним!
Обычно в таких случаях юная озорница принималась кошечкой ластиться к юноше, просила прощения. Ссориться с ним вовсе не входило в ее намерения.
Гирдиле была первой ласточкой, залетевшей на исходе зимы в Локисту из дальних краев. Она рассказала, что после битвы близ Шунии в Кражяй и Видукле остановились на зиму большие отряды крестоносцев. Они отобрали у людей сено и хлеб, вырезали скот. Все ждут не дождутся весны, надеясь на перемены к лучшему. Во дворе князя Памплиса остановились тридцать воинов и двое монахов ордена. Один из них установил в княжеских покоях деревянный крест, молится там и рассказывает жемайтам, которых сгоняют туда силой, про своего бога. Другой черноризец шатается без дела по имению, по соседним деревням, всюду сует нос и пристает к женщинам. Гирдиле расцарапала ему физиономию и спустила на приставалу собак. Крестоносец затаил против нее злобу и обещал отомстить. Гостья сообщила также, что ее отец, как старший жемайтский князь, пообещал военачальникам ордена по весне, когда спадут паводковые воды, оказать поддержку в строительстве нового замка возле реки Дубисы. Такую же помощь обещал тевтонам и великий литовский князь Витаутас.
Скирвайлис, конечно, понимал, что обещание Памплиса вынужденное — во имя всеобщего спасения нужно было хоть как-то на время задобрить орден, но сердце подсказывало другое: не к добру это. Жемайтии грозит новая опасность, и одни боги ведают, чем кончится дело. Окружат со всех сторон своими замками, отрежут от Литвы, отторгнут от моря, а там, глядишь, и придушат потихоньку. Самое же страшное, что неоткуда ждать помощи, коль скоро сам великий князь Витаутас, сын светлейшего и дражайшего владыки Кястутиса, вступил в сговор с крестоносцами и споспешествует им. Скирвайлис по старой памяти считал себя ответственным за судьбу края, ему казалось, что именно он должен искать выход из положения. Запустив пальцы в седые космы и крепко стиснув голову руками, он предавался в темноте тяжким раздумьям. Сознание собственного бессилия угнетало его. Что делать, за какую соломинку хвататься, где найти силы, способные дать отпор врагу, разжать железные тиски? Скирвайлис пытался успокоить себя тем, что теперь уже не ему, а князю Памплису положено искать ответ на роковой вопрос — ведь того избрали главой, пусть-ка теперь проявит свои способности, дальновидность, решительность и мудрость. «Князя Памплиса! Хотим князя Памплиса!» — кричали той ночью после кровавой битвы на Шунии расейнский князь Шяудинис и кражяйский князь Эйтутис в доме вотчинника Гинейтиса… Какое унижение! Они все отвернулись от него… Интересно, кого вы назовете, чье имя выкрикнете, когда крестоносцы набросят вам петлю на шею? Не поможет тогда вам Памплис со своим зычным голосом, не переубедит врага его сын Гальвидис, принявший чужую веру. Похоже, последнее слово будет уже не за князьями. Иссякли их силы, рассеялись, подобно дыму, былая отвага и мужество. Разве что захлестнет сердца жемайтов чувство мести от крика неизвестной деревенской женщины, детского плача, при виде безвинно пролитой крови? Заденет за живое старого и малого, мужчин и женщин, богатых и бедных. А вдруг еще есть надежда?
Читателя, знакомого с прозой Ильи Крупника начала 60-х годов — времени его дебюта, — ждет немалое удивление, столь разительно несхожа его прежняя жестко реалистическая манера с нынешней. Но хотя мир сегодняшнего И. Крупника можно назвать странным, ирреальным, фантастическим, он все равно остается миром современным, узнаваемым, пронизанным болью за человека, любовью и уважением к его духовному существованию, к творческому началу в будничной жизни самых обыкновенных людей.
Есть люди, которые расстаются с детством навсегда: однажды вдруг становятся серьезными-важными, перестают верить в чудеса и сказки. А есть такие, как Тимоте де Фомбель: они умеют возвращаться из обыденности в Нарнию, Швамбранию и Нетландию собственного детства. Первых и вторых объединяет одно: ни те, ни другие не могут вспомнить, когда они свою личную волшебную страну покинули. Новая автобиографическая книга французского писателя насыщена образами, мелодиями и запахами – да-да, запахами: загородного домика, летнего сада, старины – их все почти физически ощущаешь при чтении.
Абрам Рабкин. Вниз по Шоссейной. Нева, 1997, № 8На страницах повести «Вниз по Шоссейной» (сегодня это улица Бахарова) А. Рабкин воскресил ушедший в небытие мир довоенного Бобруйска. Он приглашает вернутся «туда, на Шоссейную, где старая липа, и сад, и двери открываются с легким надтреснутым звоном, похожим на удар старинных часов. Туда, где лопухи и лиловые вспышки колючек, и Годкин шьёт модные дамские пальто, а его красавицы дочери собираются на танцы. Чудесная улица, эта Шоссейная, и душа моя, измученная нахлынувшей болью, вновь и вновь припадает к ней.
Один человек с плохой репутацией попросил журналиста Максима Грязина о странном одолжении: использовать в статьях слово «блабериды». Несложная просьба имела последствия и закончилась журналистским расследованием причин высокой смертности в пригородном поселке Филино. Но чем больше копал Грязин, тем больше превращался из следователя в подследственного. Кто такие блабериды? Это не фантастические твари. Это мы с вами.
Популярный глянцевый журнал, о работе в котором мечтают многие американские журналисты. Ну а у сотрудников этого престижного издания профессиональная жизнь складывается нелегко: интриги, дрязги, обиды, рухнувшие надежды… Главный герой романа Захарий Пост, стараясь заполучить выгодное место, доходит до того, что замышляет убийство, а затем доводит до самоубийства своего лучшего друга.
Взглянуть на жизнь человека «нечеловеческими» глазами… Узнать, что такое «человек», и действительно ли человеческий социум идет в нужном направлении… Думаете трудно? Нет! Ведь наша жизнь — игра! Игра с юмором, иронией и безграничным интересом ко всему новому!