Заложники - [106]

— Я заметил, что вы допускаете неприличные выпады в адрес члена нашего коллектива товарища Кетлинскаса. Кто дал вам право называть его мистером?

— Так он же пять лет жил в Англии, — объяснила Рута.

— Однако это не дает вам права оскорблять его!

— К тому же он единственный мужчина в нашем коллективе. Не считая, конечно, вас, директора и шофера, — попыталась внести ясность и я.

Тучкус сидел за столом, то и дело постукивая по нему кончиком карандаша. Его светло-голубые, водянистые глаза были устремлены поверх моей головы, куда-то в стену. Румяное лицо лучилось детской непосредственностью и здоровьем.

— В нашем советском учреждении не может быть никаких мистеров или джентльменов! Попрошу запомнить это раз и навсегда, — подвел черту новый заведующий и сделал жест, что мы свободны.

В коридоре тетя Домицеле лишь руками всплеснула:

— А я и не знала, что он Кетлинскас…

Несмотря на столь категоричный запрет заведующего, наш сослуживец как был, так и продолжал оставаться для нас мистером Кетли, знатоком девяти языков, нежным обожателем всех наших женщин. Со временем Тучкус все же свыкся с этим титулом, зато всерьез заинтересовался моральным обликом Кетлинскаса.

Кое-какие замашки Тучкус принес сюда с прежней работы, с которой его сняли за излишнее рвение. Правда, нельзя утверждать так категорически — сняли. Дело было обставлено гораздо культурней. Просто его направили к нам на укрепление коллектива. Тучкус свято уверовал в важность своей миссии и с места в карьер рьяно принялся за дело. Любимым его занятием стало приглашать время от времени какую-нибудь из наших сотрудниц к себе в кабинет на беседу. Повернется, бывало, к дверям и уже за ручку возьмется, чтобы уходить, а потом вдруг ни с того ни с сего застынет как вкопанный, мину глубокомысленную состроит и громко так заговорщицким голосом скажет:

— Товарищ Рамялене, попрошу вас зайти ко мне на минутку.

И с таким величием он это произнесет, такой таинственности напустит, что многим сотрудницам не по себе становится. Идут к нему, и кажется, кто-то их на аркане тянет, а уж когда из кабинета выскакивают, прямо лица на них нет. Пожалуй, только мне одной все это казалось дешевой комедией, я чуть со смеху не падала.

В первую нашу беседу Тучкус предложил мне кресло, сам же сел за стол и с ледяной ухмылочкой начал:

— Я тут ознакомился с вашим личным делом и, должен прямо сказать, остался весьма доволен. Кандидат наук, три иностранных языка, благодарности от начальства… Словом, аттестация — лучше быть не может. Если к тому же учесть, что отец ваш погиб в борьбе с фашизмом…

— У нас таких много, — перебила я его. — Взять хотя бы мистера Кетли… простите, товарища Кетлинскаса. Заслуженный человек, партизан.

При этих словах Тучкус наморщил лоб, но в следующее мгновение на лице его появилась холодная, безразличная улыбка.

— Позвольте усомниться, так ли уж тут все хороши. Что-что, а отличить зерна от плевел я могу. Скажем, этот наш Кетлинскас. Прошлое у него достойное, зато в настоящее время ведет он себя не очень-то прилично.

— По-моему, он ничего плохого не делает, — удивилась я.

— Женатый человек, дочь студентка, а он, видите ли, любовные письма пишет, стишки сочиняет. Несерьезно это. Очень несерьезно.

— Да что вы! — попыталась я вступиться за коллегу. — Это же самая невинная игра. Ведь его жена помогает ему эти письма редактировать.

— Так я и поверил, как же, — усомнился заведующий. — А чего ради, по-вашему, Рамялене чуть ли не каждый вечер торчит в кафе?

— Ужинает, надо полагать. К тому же Рамялене женщина одинокая, куда ей еще податься?

— Пусть лучше по вечерам повышает свою квалификацию, — серьезно предложил Тучкус.

Меня все больше подмывало выкинуть какую-нибудь штуку. Например, расхохотаться ему в лицо или сморозить глупость. Продолжать разговор в серьезном тоне было свыше моих сил.

— А знаете, товарищ заведующий, я ведь тоже не святая, — сказала я, кокетливо откинув со лба кудряшки и глядя ему прямо в глаза. — Случается с друзьями и в ресторан заглянуть, а недавно на танцах была…

Тучкус расплылся в улыбке.

— Так вы же молодая, товарищ Кальтяните, вам положено.

Он встал, подошел ко мне и по-отечески положил руку на плечо.

— Я вас очень и очень ценю, — прошептал мне заведующий чуть не в самое ухо и крепко стиснул плечо короткими сильными пальцами.

Я вскочила как ужаленная.

Тучкус вмиг снова стал серьезным. Он стоял напротив, по-солдатски вытянув руки по швам.

— Я вас очень ценю, — повторил он уже другим тоном, — рассчитываю на вашу поддержку. Скажем, если случится заметить что-нибудь подозрительное в поведении сотрудников, поставьте меня в известность.

Я уже понемногу пятилась к дверям.

— По-моему, вы и сами все прекрасно видите.

— И все же два глаза — это не четыре, — философски заключил Тучкус.

В вестибюле я наткнулась на Кетлинскаса.

— Дорогой Кетли, — крикнула я так, чтобы меня было слышно и в кабинетах, — напишите мне, пожалуйста, письмо по-итальянски! Обожаю язык Данте и Гуттузо. Ведь он создан для нежных признаний!

Наш великий лингвист распростер руки, и я игриво кинулась к нему в объятия.

После каждого разговора с Тучкусом мы собирались в комнате научных работников и вполголоса делились впечатлениями. Выяснилось, что новый заведующий не отличался изобретательностью и всем говорил одно и то же. Вызванную обычно хвалил, а в остальных сильно сомневался. Вскоре мы узнали также, что все наши грехи Тучкус записывает в зеленую записную книжку, которую хранит за двумя запорами в ящике письменного стола. Время от времени он зачитывает выдержки из нее директору, не обращая внимания на брезгливые возражения последнего.