Залежь - [48]

— Вы не волнуйтесь, Вася. Никуда она не денется.

Вася отступился, Тамарзину все верили.

А Женя до обеденного перерыва соорудил витринку из двух стекол, двух реек, двух вертушек и двух столбиков. Витрину вкопали около тропы в столовую, тропу эту звали дорогой жизни, и в обед мимо газеты никто не прошел.

Сашка Балабанов выпросился в тот день рабочим по кухне, армейская дисциплина в нем еще не выветрилась, наряд есть наряд, и недавний артиллерист ни на шаг не отлучился не столько от котла, сколько от поварихи, а потому и не подозревал даже, какой бочонок катится сюда.

Женя Тамарзин постоял сзади собравшихся около газеты, послушал мнения и выводы — и в столовую.

— На первый черпачок пожаловал, архитектор? Давай, ты его сегодня заработал.

Сашка вытер о фартук руки, взял из стопки алюминиевую миску, взял ополовник, откинул крышку котла с борщом, из котла дохнул пар, защекотал ноздри. Женя отнес миску на стол, возвратился за ложкой.

— У меня к тебе личная просьба, Саша.

— Слушаю.

— Сфотографироваться надо. На память о первых днях.

— Так мы еще аппарат не купили.

— А зачем тебе аппарат? Самоварной трубой. Нивелиром, конечно, лучше бы, да мне ведь не на витрину. И не для газеты.

— Да ладно уж. Вспомнил. — И вдруг спохватился: а не его ли там склоняют, собрались? — Для какой газеты?

— А вон, посмотри сходи, снимок твой помещен. Неплохо, неплохо выполнен. Можешь. Почти шедевр. Нивелиром! А если бы стереотрубой? Могу представить себе. Саш! У меня ж бинокль…

Последнее Сашка не дослушал.

Было смеху.

Всего было. И смеху общего, и слез украдкой. Сашка Балабанов не плакал, из Сашки слезу прессом не выдавишь, но от витрины он уже не вернулся и с обеда ушел с Евлантием Антоновичем на разбивку полей. Нужда гвозди гнет. Нужда гвозди гнет, нужда их и правит.

Это теперь, спустя много лет, земля на полях кажется легкой и мягкой как пух. Кажется. Чем была она, забывается постепенно.

Садовод-любитель четыре сотки участочек возьмет где-нибудь в коллективном саду «Дружба» на пригородном пустыре, и то наковыряется досыта, прежде чем ягодку-земляничку скушает.

— Ну и гру-у-унт…

Не земля, а грунт — будет говорить садовод-любитель соседу, вытирая пот и качая головой, потому что слово это само по себе тверже, хотя грунт — тоже земля, только по-немецки. Но пригородные пустыри уже после войны пустырями стали. В войну они были картофельными полями, усадьбами, огородами. А целинная земля с сотворения мира не знала ни мотыги, ни лопаты, ни сохи, ни плуга. И не четыре сотки — сорок четыре миллиона гектаров подняли ее. Как раз половина того, сколько весь российский мужик пахал до революции.

Краевы, Иван да Марья, можно сказать, пешком пришли на целину. Всего ничего и подвез их Вася Тятин до «Антея».

И после того как все уладилось, утряслось с удостоверением личности, разрешил им Белопашинцев соорудить отдельную времянку.

— Так и передай завхозу, если спросит, кто разрешил — я разрешил. Понял, Иван Филимонович?

— Это мы поняли с Машей, Анатолий Карпович. Теперь: как с машинешкой нам? Утварь перевезти. Оно и добра там немного: топор, корыто да коромысло, а без этого не дом.

— Хорошо, хорошо. Сегодня, конечно, не обещаю, а завтра-послезавтра выкроим вам четыре колеса. Стройтесь пока.

Устроились Краевы быстро. Завхоз не только не спросил, кто позволил распоряжаться здесь, а еще и двоих парней выделил в помощь. Быстро какие-никакие стены поставили, укрепили дверную коробку в торце, навесили дверь, по бокам двери — оконные рамы в два яруса, сверху — бруски, на бруски — тоже рамы. Последний гвоздь загнали.

— Шик! — оценил новую квартиру Иван, осмотрев ее изнутри и снаружи. — И светлица и теплица. Жаль, Маша, магазинишка здесь нет.

— На кой он тебе понадобился, магазин?

— Спрыснуть полагается. Пыль чтобы не поднималась.

— Водичкой побрызгаем.

— От водички плесень заведется. Гм. Как вы, ребятки, считаете?

— Огурцов нет, дядя Ваня, — нашелся один, побойчей который.

— Ве-е-ерно. Огурцов мы с собой не захватили, поторопились.

— Ничего, завтра привезем. Огурчишек, ребятки, у нас нынче полно всяких: и свежих и малосольных. Приходите, досытичка накормлю, — заверила помощников Мария.

Прошел день, заканчивался другой, а директор совхоза так и не выкроил Краевым обещанной машины и придумать не мог, от чего отрезать ее. И не сдержать слова не мог. Какой он после этого руководитель? Анатолий сидел в своем вагончике, тер платочком стеклышки очков, пересматривал номера занаряженных в «Антей» грузовиков, рылся в накладных бумагах, сверяя рейсы, сделанные ими, и не находил, кому из шоферов легче достались перевозки. Он уж собрался встать и пойти извиниться перед новоселами, когда в дверном проеме потемнело и знакомый голос, немного скрипучий от жажды и усталости, спросил с той стороны порожка:

— Можно? Это мы.

— А! Углов. Перешагивай сюда.

— Вы обознались. Узлов я.

— Извините. Узлов. Роман? Правильно. Третий рейс у вас?

— Третий. Мы марку держим. Тишина тут сегодня.

— Вот именно: тишина. Подвела она меня.

— Бывает, — успокоил Белопашинцева шофер. — Чем же она подвела?

— Да понимаете… Вещи нужно одному товарищу перевезти из Железного. Вы не согласились бы? Рейс проставим и прочее.