Закулисные тайны и другие истории… - [69]

На этом скользкий разговор был закончен.

Мы вручили Бел видеокассету, которую она тут же попыталась вставить в видеомагнитофон. Однако кассета ничего, кроме какого-то мерцания, не показывала. Напомню: это были времена, когда все мы бесконечно занимались перегоном кассет из PAl SECAM в NTSC, мультисистемные «видаки» были редкостью, до компьютеров было далеко, как до Луны. Короче, кассету надо было где-то перегонять. Бел в технике понимала мало и сказала, что Сидней у нее специалист по всем техническим вопросам. Мы стали убеждать, что передача была очень хорошая и что она, Бел, говорила очень умно и изящно. «Это меня как раз не интересует, – сказала Бел. – Вы мне скажите главное: как я выглядела?» Кокетке было в этот момент, повторяю, 75 лет.

Кстати, муж-коммунист Сидней позже появился, оказался очаровательным дядькой, шумным, говорливым, но при этом всегда знающим свое место рядом с такой же шумной, но знаменитой женой.

Всегда было удовольствием наблюдать их вместе на разных вечеринках, они прелестно вместе танцевали всякие сложные танцы (включая танго), а Бел никогда не отказывала себе в двухстах граммах хорошего виски.

Мы подружились. Не могу сказать, что стали закадычными друзьями (в Америке такое, кажется, полностью отсутствует), но стали перезваниваться, иногда встречаться. Бел познакомила нас с Джо Стайном, автором либретто «Скрипача на крыше», с которым мы собирались написать мюзикл (ничего из этого не вышло).

Потом в Москве поставили мой мюзикл «Блуждающие звезды» по роману её деда, я привез запись, которая ей понравилась, и она помогла найти спонсора для гастролей этого спектакля. В 1995 году она пришла на мой юбилей и сказала в мою честь пламенную речь.

В тот вечер случился забавный эпизод. Дело в том, что юбилейный вечер праздновался зимой (хотя родился я в августе), и Бел пришла в роскошной норковой шубе. Однако, недоверчиво посмотрев на публику (а в зале были в основном «наши люди»), она решила, что шубу снимать не будет. На мои уверения, что здесь есть гардероб и что у нас специальное помещение с охраной, ответила категорическим отказом.

Так и на сцену пошла, и только уже на сцене я все-таки уговорил её снять шубу – при условии, что буду шубу держать так, чтобы Бел могла её все время видеть. Потом я уехал в Москву и мы только время от времени перезванивались.

Я решил позвонить в день её столетия, в 2001 году. Трубку взяла её дочь. Я объяснил, кто звонит, и она позвала маму.

Бел начала с места в карьер:

– Саша, слушайте внимательно. У меня всё в порядке, я прекрасно себя чувствую, но я абсолютно глухая. Поэтому говорить буду я, а вы не пытайтесь меня перебить, всё равно не услышу. Итак, спасибо за поздравление – вы ведь для этого звоните? Сообщаю, что первые сто лет – трудно. Говорят, потом идет легче. Чтобы вас развеселить, расскажу анекдот: когда американцу с утра хочется пить, он выпьет немного виски. Когда французу с утра хочется пить, он выпьет бокальчик вина. Когда еврею с утра хочется пить, он думает – у него диабет. Надеюсь, вы смеетесь? (Я действительно смеялся).

Всё, Саша, пока, у меня сегодня куча дел. И имейте в в виду, следующий юбилей у меня будет через 5 лет. Я вас приглашаю. Предупреждаю: я там буду петь, пить виски и танцевать. Пока.

И положила трубку.

Прощай, веселая и жизнерадостная Бел. Пусть тебе земля будет пухом!

Твой дедушка, говорят, завещал, чтобы на годовщины его смерти все собирались и читали самые смешные истории, которые он написал. Уверен – тебе это тоже подходит!

Дорогой Владимир Яковлевич

Владимир Яковлевич Мотыль… Драгоценное имя. Одно из самых важных и значительных в истории российского кинематографа советской поры.

Мне повезло – я был с ним знаком. Я с ним общался. Сидел за столом, мы беседовали, выпивали, закусывали, рассказывали всякие байки. В основном рассказывал он, я восхищенно слушал.

Но самое главное – я с ним работал. Даже два раза. Один раз очень удачно, а второй раз – неудачно, мы не сошлись.

Расскажу, как всё было. Вернее, расскажу то, что помню.

Как говорила Ахматова, «каждый вспоминает то, что вспомнилось».

* * *

Итак, примерно 1982 год. Я композитор, уже несколько лет всем известный, во-первых, благодаря рок-опере «Орфей и Эвридика», которая в те годы пользовалась сумасшедшей популярностью, нескольким песням («Мольба» – Гран-при в «Сопоте») и автор музыки уже к нескольким фильмам («Эскадрон гусар летучих», «В моей смерти прошу винить Клаву К.» и другие).

В то время я жил в Москве, но часто работал на «Ленфильме» и проводил там довольно много времени. Там было много друзей, я любил эту студию, любил бродить по её коридорам, сидеть в студийном буфете, слушать рассказы старожилов.

И вот однажды (ах, всегда это однажды!) в коридоре Ленфильма ко мне подходит незнакомая женщина:

– Александр Борисович, с вами хочет поговорить Владимир Яковлевич Мотыль. Вы можете сейчас пойти со мной?

– Конечно, могу – сказал я с готовностью. Хотя сердце ёкнуло.

* * *

Я знал, кто такой Мотыль. Два его предыдущих фильма – «Белое солнце пустыни» и «Звезда пленительного счастья» – были на тот момент самыми любимыми, не только для меня, но – можно высокопарно заявить – для всего советского народа. Ну, для той части советского народа, которую мы традиционно считаем лучшей, для интеллигенции, для тех, кто был мне близок, для тех, к кому я, может, без особых оснований, причислял и себя.