Закрытый перелом - [33]

— Верно, я о том же и говорю, — согласился Антон. — Черно на дне души у каждого, до того черно, что страшно и стыдно… Кто из нас, хотя бы мельком, в порыве злости и отчаяния не желал смерти своим близким?.. Я — своей матери и тетке… Ты, Марина, сама сказала, что на похоронах погибших родителей не плакала… А ты, Вика, разве любил своего отца за его деспотизм?..

Все трое посмотрели на фотопортрет отца Виктора, широко перечеркнутый в уголке черным крепом. У полковника Коробова было властное лицо и безукоризненный, волосок к волоску, пробор. Однако представить себе полковника самодовольным солдафоном было трудно — скорее властность для него была маской, скрывающей страдание, затаившееся в горькой складке на лбу и усталом прищуре глаз. Непосвященному, очевидно, поверилось бы, что этот человек добр в душе, но и Виктор, и Антон, и Марина знали, что эти усталые складки — тоже маска, скрывающая истинную сущность человека, для которого не существует иного страдания, кроме собственного.

— И во всех трех сферах человеческого общения произошла катастрофа, — тихо после долгого молчания заговорил Антон. — Это очень горькая истина. Лично я не верю в будущее нашей цивилизации. Мир начинен ядерным оружием настолько, что достаточно какому-нибудь идиоту или злодею нажать на кнопку и лопнет наш голубой шарик…

Или задохнемся в собственных отходах… Или заразимся аллергией на жизнь, на существование… В общем, имеются варианты… И бессмысленно убеждать человечество и человека в обратном. Я не помню фамилию карикатуриста, который нарисовал огромную толпу людей, каждый из которых держит в руках плакатик с надписью "нет", а все вместе они образуют гигантское слово "да". Любой из нас согласен, что надо сохранить этот мир, а все вместе делают все, чтобы подтолкнуть его поближе к пропасти… Хотя и книги пишут, и фильмы снимают, и спектакли ставят… Безнадежно все это, разве не ясно?

— Ты же сам стихи читаешь, песни поешь, — Виктор, как и тогда в больнице, очень захотел возразить Антону, найти свои веские доводы, поспорить с его страшными аргументами…

— Конечно, читаю, конечно, пою, если эти стихи, эти песни, эти книги или фильмы создали те, кто сам мудро понимает неизбежность катастрофы и радуется каждому мгновению жизни, отпущенному им судьбой.

— Что же, по-твоему выходит, что никто не в силах изменить ход событий, предотвратить неизбежное? — Виктору очень хотелось бы найти ответ на этот вопрос.

Антон отрицательно покачал головой.

— Как сказал Дидро, чем больше расстояние между повелевающим и повинующимся, тем меньше значения имеют для первого кровь и слезы второго. Не будь наивен, Вика, вспомни своего Ивана Сергеевича или даже член-корреспондента Академии наук товарища Чернова, хотя, прошу прощения, он уже академиком стал, не так ли? И часто ты с ним, Вика, видишься?

— Ведь Чернов видел в тебе своего продолжателя, ты мне сам говорил, Вика, — не без сарказма улыбнулась Марина.

— Ну… — протянул Виктор. — Чернов теперь постоянно за рубеж ездит, сотрудничество развивает, международное разделение труда осуществляет…

— А как же, Антон, любовь? — спросила Марина. Она в разговоре почти не участвовала, но очень внимательно следила за словами Антона. — Неужели и в нее нельзя верить?

— Верить можно во что угодно, — ответил Антон, — но нельзя становится рабом своей веры. У Пушкина сказано, гениально сказано, что тьмы низких истин нам дороже нас возвышающий обман. Прав был классик. Любовь — это такая же иллюзия, как и религия. Бывают, конечно, исключения, но пока ни твой личный опыт с Пижоном, как ты его назвала, ни безоглядная любовь Вики к Галине, которая уложила его в больницу, счастья вам не принесла. Можно, конечно, сказать, что вам не повезло, что, повстречай вы других людей, все сложилось бы иначе. Но если, положа руку на сердце, быть честным и откровенным с самим собой до конца… Пусть мои слова не покажутся вам злыми, но в любви всегда кто-то пользуется привилегией. В любви просто нет, не может быть равноправия, потому что любовь преходяща. Все проходит, все тускнеет, все меркнет, все забывается. Ты, Марина, любила Пижона даже не задумываясь, любит ли он тебя, и он воспользовался этим. Ты, Вика, любил Галину намного сильнее, чем она тебя, и она ушла от тебя, когда ты перестал быть ей нужен.

— А если я согласна на такое неравноправие, лишь бы любимый был рядом? — спросила Марина.

— В этом случае, когда ты осознанно поступаешь так, то ты наденешь на себя маску, станешь двойной, перестанешь быть искренней, естественной и чувство твое деформируется, перестанет быть естественным, а настоящая любовь не терпит, не выносит этого…

— Антон, но ты же не оставляешь никакого просвета, никакой надежды, нельзя же так, — запротестовал Виктор, хотя сам подумал о том, как он эгоистично пользовался чувствами Марины к нему. — Что же теперь искать веревку покрепче или стакан пополнее?

— Желающего судьба ведет, нежелающего тащит, — улыбнулся Антон. — Замучил вас цитатами. Так говорили древние стоики. Вот, действительно, философия для непростых людей. Выход, конечно, есть: да, в глубине своей души человек — скотина, да, человеческая цивилизация стоит на грани своей гибели, да, тяжек и горек путь духовного познания и совершенства… Что делать?.. Ищи элиту, элиту себе подобных. Их не так много, но они есть — те, кто способен быть, достоин быть в союзе равных, но независимых…