Закрытая книга - [40]

— Бросьте волноваться по пустякам. Ерунда, есть о чем говорить. Просто мне надо проявлять большую осмотрительность.

— На неделю-другую вашей осмотрительности хватит. А потом снова забудете.

— Ну и что? Лоб-то мой.

— Слушайте, Пол, после обеда я еду в Чиппинг-Кэмпден. На выходные вам почти ничего в холодильнике не осталось. А на Главной улице, если не ошибаюсь, есть мастерская по ремонту замков. Так я сейчас сбегаю наверх, обмерю дверцу шкафа и куплю такую штуковину… Кажется, она называется «доводчик». Доводчик двери. Он похож на большой металлический циркуль. Или на угломер, помните такой? Из школьного курса? Одним словом, ставишь его на дверь, и она закрывается как миленькая. И сама уже не открывается.

— Лучше не надо.

— Почему? Они недороги.

— Вы прекрасно знаете, что я не о деньгах.

— А тогда почему не надо? Я его поставлю за двадцать минут. Самое большее.

— Я же сказал: нет.

— К вашей клаустрофобии это, случайно, не имеет отношения?

— Почему вы спрашиваете?

— Так ведь этот ваш шкаф, он же очень просторный. Я просто подумал, что, может быть, вы боитесь оказаться в нем?

— Джон. Как кто-то однажды сказал, навострите уши и не пропустите ни слова. Я не желаю, чтобы защелку меняли, и точка.

— Я просто хотел как лучше.

— Давайте-ка сядем за работу.

* * *

— Прочтите мне все сначала. Обещаю не перебивать.

— Хорошо. Начинаю. «Сам я узнал о гибели принцессы Уэльской точно так же, как, вероятно, очень многие мои сограждане в разных уголках страны. В то памятное воскресенье, рано утром, очень рано — я только-только вылез из ванны, — мне позвонил приятель. Голос его звучал непривычно глухо. «Ну, — начал он без всякого вступления и общепринятых любезностей, — что ты думаешь об этой новости?» — «О какой еще новости?» — «Ты что же, не слыхал еще?» — с напускным недоверием воскликнул он. (Я говорю «с напускным», потому что мой вопрос «О какой еще новости?» почти не оставлял сомнений в том, что я ничего не слыхал.)

И тут в уши мне ударил фонтан восклицаний: «Диана погибла! Доди Файед погиб! Их преследовали папарацци! Их лимузин разбился в парижском тоннеле! Папарацци арестованы!»

Эта весть поразила меня, как и всю страну, словно удар грома. Потрясала даже не столько гибель Дианы сама по себе, сколько ее полная неожиданность. Однако и в те, самые первые минуты что-то меня во всем этом слегка покоробило. Мой приятель был в неподдельном смятении; как я позже узнал, все воскресенье он так и просидел перед телевизором. Тем не менее еще во время его первого звонка я уловил в его голосе нотки, выдававшие чувство, которое иначе как жуткий восторг и не назовешь. Это восторг человека, сознающего, что он несет не просто плохие новости, но такие, что повергают слушателя в трепет. Он был ошеломлен — и в то же время явно испытывал приятное возбуждение. Сам он, разумеется, с возмущением отверг бы эти мои слова как сущую напраслину, но это не важно; я все равно убежден, что в глубине души он был бы разочарован, даже прямо-таки огорчен, если бы в ответ на его вопрос я пробормотал: «Да, вот ужас-то, правда?»

Всякому ясно, о чем я веду речь. О том леденящем кровь волнении, с каким мы сообщаем ничего не подозревающему приятелю сокрушительную весть о друзьях, коллегах и, конечно же, о знаменитостях, чьи имена у всех на слуху. Волнение совершенно особое, не имеющее ничего общего с Schadenfreude[25]; в сущности, это извращенное удовольствие, которое мы (некоторые из нас) ощущаем, узнавая о несчастьях, постигших наших друзей. Причем чувство это вполне может уживаться с искренним горем. И если что и можно со спокойной душой занести в папочку под названием «человеческая природа», так это с трудом подавляемую сладостную дрожь, которая охватывает нас, когда нам предстоит сообщить информацию — свежую, как бывает свежей краска, — об увольнении общего знакомого, о разводе, аварии, аресте, самоубийстве или последней стадии рака.

Сколько я знаю, у этой дрожи нет названия, а оно необходимо, особенно теперь, когда это явление определенно приобретает вселенские масштабы. Рассмотрим хотя бы тот же случай с Дианой. Ведь что бы там ни говорили, всемирная реакция на трагические обстоятельства ее гибели лишний раз подтверждает справедливость тезиса Маклюэна о современном мире как о глобальной деревне, в которой, благодаря вездесущим электронным средствам информации, любое событие, происходящее в одном месте, происходит одновременно на глазах у всех. И подобно самой обычной деревне, которая загудела бы, заслышав о внезапной трагической смерти одной из ее самых очаровательных и элегантных жительниц, глобальная деревня, казалось, была поголовно охвачена отчаянным — и, осмелюсь добавить, ликующим — волнением по поводу гибели Дианы.

Не то чтобы кто-то из нас желал этой гибели. Даже я, при всем моем глубочайшем неприятии тупого поклонения знаменитостям, даже я был опечален тем, что такую молодую и прекрасную женщину, которая к тому же явно не хотела растрачивать свою жизнь попусту, ждала такая страшная кончина. Но куда же от правды денешься? Смерть Дианы, трагическая, бессмысленная, нелепая или (жуткое словцо) мученическая — назовите как угодно, — была еще и событием ярким. Страшно