— А что. Смеется. Может, еще не я виновата. Может, товару недодали.
Галя открыла было рот, но спохватилась, прикусила губу. «Прохвост он, наш директор, — хотелось сказать Люське. — Паук. Вот так же ласково улыбался, когда у меня была недостача. А потом осторожненько научил торговать так, чтобы лишние оставались. Понимаешь? Лишние. Немного ему, немного кладовщикам на базу. «На базах тоже хочут жить!» Комбинируют. Ловчат… Не верь Разгуляю, Люська! Опутает он тебя серебряной паутинкой. И начнется жизнь в страхе. Слышишь, Люська! В тюрьму посадить могут! Он, Разгуляй, откупится, увильнет. Берегись, Люська!» Хотела сказать все это Галя, да только вздохнула.
Люська ушла, а Галя принялась переворачивать сельди: за ночь они подсохли, и надо было придать им товарный вид. Третий год работает Галя в магазине и каждый раз вздрагивает, перехватив внимательный взгляд покупателя. Замирает, когда проходит кто-нибудь незнакомый в кабинет директора. А вдруг из ОБХСС? Вздрагивает дома при каждом звонке. И звонок стал звучать не так, как раньше, — резко, нетерпеливо.
Ей бы тогда, в первые же дни работы, первые «лишние» деньги отнести куда надо. В милицию, в райком, к прокурору. Сейчас бы она дышала по-другому, ходила по-другому, спала бы, как все честные люди, не вздрагивая при каждом звонке, не просыпаясь по ночам в холодном липком поту.
Сколько раз поднималась Галя на трибуну и горячо, не щадя ни себя, ни других, говорила, говорила всю правду. И про «списанные» в прошлом году арбузы, и про пересортицу яблок, и про две бочки сельдей, которые она сама продавала, зная, что они «левые», и про Разгуляя. Говорила, говорила, разрубая всю эту паучью сеть, в которой запуталась. И с каждым словом ей становилось все легче и легче, будто сбрасывала она тяжелый груз, давивший на плечи, прижимавший ее к земле. И вот стоит она перед переполненным залом, легкая, ясная, чистая. Пусть ее теперь накажут. Пусть! Что наказание в сравнении с этой удивительной легкостью и чистотой!..
Сколько раз подымалась Галя на трибуну, произносила разоблачающие гневные речи. Но, увы… только мысленно. А когда надо было в самом деле подняться на трибуну, сил не хватало. Страх сковывал ноги. Перед глазами вставала ласковая улыбка Разгуляя… Холодело сердце…
В обеденный перерыв Разгуляй зашел в палатку к Люське.
— Ну, как дела? Устали?
— Немного.
— Проверил я в кладовой выдачу вам товара. Все правильно. Значит, проторговались. Придется покрывать.
— Понимаю…
— А тут и понимать нечего! — В этот раз Разгуляй говорил тоном строгого и справедливого директора. — Сегодня опять, не дай бог, проторгуетесь. Завтра… Что ж мне, в тюрьму за вас садиться?
У Люськи глаза стали круглыми-круглыми…
— Да вы не пугайтесь прежде времени, — глядя на Люську, засмеялся Разгуляй. — Торговля такое дело: здесь не только убытки… Это второй сорт? — Он легонько пнул носком ботинка ящик с яблоками.
— Первый, — ответила Люська.
— И это первый? — Разгуляй пнул другой ящик.
— Второй.
— Подумать только! Я стреляный — и то не могу различить.
— Второй сорт побиты больше.
— Да что ты говоришь! — Разгуляй наклонился и стал перекидывать яблоки из ящика с первым сортом в ящик со вторым, приговаривая: — Это побито, и это тоже, и это. Вторым сортом… вторым…
Люська глядела на него испуганно и недоуменно.
— У тебя половина первого сорта вторым должна идти.
— Как же так? — Люська окончательно была сбита с толку.
— Очень даже просто, Людмила Афанасьевна. А половина яблок второго сорта могут идти первым… А ведь гниль надо списать…
— Так нету ж гнили…
— Будет, — усмехнулся Разгуляй. — Без гнили не обходится. На то и понятие существует — «естественная убыль». Слышала такое?
— Нет.
— В любом товаре допускается утечка, утруска. Вот яблоки, к примеру, сегодня первый сорт, а завтра — уже побиты. Второй. А послезавтра подгнили — третий. А через неделю — непригодны. Списать. Убыток… Или, скажем, вино. Пока везешь, разгружаешь, нагружаешь — бьется посуда. Вот и дают процент на естественную убыль. Поняла теперь?
— Поняла, — ответила Люська.
— Не зря, значит, десять лет в школе учили? Давай-ка я тебе помогу. — И он быстро и ловко стал перекидывать яблоки из ящика со вторым сортом в ящик с первым.
Люська машинально стала помогать ему.
Только когда Разгуляй потянулся, распрямляя спину, она сообразила, что перекинули они гораздо больше в первый сорт, чем Разгуляй — из первого во второй.
— Открывать пора. — Разгуляй вытер руки бумажным пакетом и вышел.
Люська открыла палатку.
Уже стояла очередь.
Вдруг рядом кто-то громко крикнул:
— Ребята, да это же Телегина Людмила!
Дрогнуло сердце, внутри похолодело. Люська с трудом отвела глаза от весов. Около палатки стояло несколько парней. На рукавах — красные повязки.
— Здравствуй, Телегина!
И Люська узнала того самого парня в спецовке, которого обрезала тогда в райкоме комсомола. Кажется, Кротов его фамилия. Только сейчас он был не в рабочей спецовке, а в ловко сидящем на широких плечах сером костюме. Через руку перекинут плащ. Волосы причесаны аккуратно. Парень смотрел на Люську обрадованно, будто после долгой разлуки встретил хорошую знакомую. Люська смутилась, покраснела.
