Закон тайга — прокурор медведь: Исповедь - [69]
В воскресный день я отправился на кухню. Было время обеда и расдача шла вовсю. Дверь я распахнул неожиданно для повара. Вошел, стал так, чтобы он не мог выйти. Мы оказались лицом к лицу. Раздатчик, увидев меня, побледнел. Хотел было прервать раздачу, но я запретил ему. На плите скворчал прикрытый крышкой противень. Я обратил на него внимание, как только вошел. Медленно приблизился к противню, приподнял крышку. Вот где собака зарыта… Там жарилось мясо, нарезанное крупными ломтями, картофель, всяческие аппетитные приправы.
Раздатчик не ответил…
Обед подходил к концу, заключенные расходились.
Я повторил свой вопрос. Раздатчик что-то промямлил. Я прикрикнул на него:
— Ты скажешь, свинья вонючая, кому это приготовлено?! Или я прямо здесь тебе кишки выпущу!
Мы были на кухне только вдвоем. Деваться ему было некуда.
— Ты знаешь, — тихим голосом начал он, — это заказали Володя Питерский и Володя Мазай…
Воры-законники.
Я не поверил своим ушам.
— Врешь! — мой голос сорвался.
— Нет, не вру. Вот увидишь, как через десять-пятнадцать минут они сюда придут.
Я схватился за голову. Значит, правду в лагере говорят. Эта мысль неотступно трепетала в моем мозгу.
— Да.
— Почему молчал до сих пор?
— Мы боялись…
Положение казалось безвыходным, но необходимо было что-то решать. Если разоблачить этих двух, значит — навести беду на всех законников в зоне…
— Так вот. Ты, тварь, если назовешь их имена, будешь вариться вместе с консервами в котле. Это понял?
— Ага. Но что…
— Скажешь, что для себя готовил. И для подручных.
— Ты хочешь, чтобы нас растерзали?! За что?!
— Не бойся, я этого не допущу. Самое худшее — из поваров вылетишь.
Я вышел. Позвал одного заключенного и сказал, чтобы он сбегал в барак и палатку, позвал таких-то и таких-то. Затем вернулся. Повар, видно, не ожидал моего возвращения. Когда я переступил порог, он копался в дальнем углу кухни.
— Что ты там рылся? Прятал что-нибудь?!
За дверью раздался шум. Я позвал несколько человек и закрыл двери.
— Вот посмотрите, кто жрет ваши пайки и ваше мясо!
С этими словами он открыл крышку противня.
— А там в углу, — продолжал я, не давая никому опомниться, — у него еще и тайник есть.
Это было сказано наугад, и я здорово рисковал. Но мое чутье не подвело меня. Повар смотрел на меня остановившимися в ужасе глазами. Подняли пол в углу, и извлекли два мешка мясных консервов, мешок муки, сахар, сухофрукты…
— Так вот кто нас голодом морил!? — раздался страшный рев. — Ребята, хватайте его! Зажарим живьем.
Повар был обречен.
— Вы не сделаете этого! — крикнул я. — Такое в каждом лагере бывает, в каждой зоне…
Я принялся уговаривать их, убеждать. Язык мой работал, но сам-то я смотрел украдкой на тех, кто заварил эту кашу — на моих воров-законников… Смотрел и удивлялся. Они ведь видели, как я стараюсь перед политзаключенными, чтобы отвести беду от них. Видели! А сами кричали: "Вот что ваши мужики вытворяют! А мы, законники, не нуждаемся в вашей жратве. Все, что хочешь, есть в магазине, а денег у нас хоть отбавляй!”
"Фашисты” зауважали меня после этой истории…
Чувство радости и одновременно страха перед будущим владело моим существом. Радовался я, понятно, тому, что с каждым прожитым днем приближалось мое освобождение… Дома, в родном Дагестане, ждали меня отец, жена, родные. А страшило меня не только то, что отвык от жизни вольной, нетюремной, нелагерной, но и необходимость дотянуть оставшиеся месяцы в заключении…
Быть может, это покажется кое-кому отвратительным, но я обязан сказать: многие воры-законники завидовали тем своим товарищам, которые вот-вот должны были освободиться. И эта зависть толкала оставшихся на всяческие мерзкие выходки и провокации. Он, видите ли, уходит, а мы остаемся!
Именно такие чувства и привели к описанному выше "кухонному скандалу”. Питерский и Мазай знали, что политзаключенные с недоверием и с подозрительностью относятся ко мне, и сознательно втянули меня в хитро задуманную интригу. В порыве гнева я мог убить повара и стал бы вечным лагерником. Мог бы, как им казалось, и разоблачить воров. Тогда бы смерть настигла меня. Знали и то, что политические, с которыми я работаю, непременно расскажут мне о грязных слухах. И опять-таки надеялись, что не вытерплю я этого оскорбления и совершу что-нибудь непоправимое… И тогда мой лагерный срок с неумолимостью начнет раскручиваться.
Я постоянно ждал, что они выкинут еще какую-нибудь гадость, поэтому находился в постоянном напряжении. Чтобы расслабиться, стал частенько выпивать. Постоянная настороженность даром не проходит, и иногда я терял контроль над собой. Напившись после работы, я приходил к ним в барак и молча, упорно глядел на них. Вызывал на разговор. Страшная злоба кипела в моей душе. Ведь именно после собранной мною сходки они заказали свой шикарный обед на кухне, специально велели повару держать его открыто, чтобы противень попался мне на глаза. Сознательно подстроили так, чтобы на кухне никого кроме меня и повара не оказалось. Знали, что я не успокоюсь, примчусь туда, чтобы разобраться. И следили за мной.
Питерский и Мазай хорошо понимали мое состояние, но виду не подавали.
Памяти Горчева. Оффлайн-копия ЖЖ dimkin.livejournal.com, 2001-2004 [16+].
«…Любое человеческое деяние можно разложить в вектор поступков и мотивов. Два фунта невежества, полмили честолюбия, побольше жадности… помножить на матрицу — давало, скажем, потерю овцы, неуважение отца и неурожайный год. В общем, от умножения поступков на матрицу получался вектор награды, или, чаще, наказания».
«Варшава, Элохим!» – художественное исследование, в котором автор обращается к историческому ландшафту Второй мировой войны, чтобы разобраться в типологии и формах фанатичной ненависти, в археологии зла, а также в природе простой человеческой веры и любви. Роман о сопротивлении смерти и ее преодолении. Элохим – библейское нарицательное имя Всевышнего. Последними словами Христа на кресте были: «Элахи, Элахи, лама шабактани!» («Боже Мой, Боже Мой, для чего Ты Меня оставил!»).
В спальных районах российских городов раскинулись дворы с детскими площадками, дорожками, лавочками и парковками. Взрослые каждый день проходят здесь, спеша по своим серьезным делам. И вряд ли кто-то из них догадывается, что идут они по территории, которая кому-нибудь принадлежит. В любом дворе есть своя банда, которая этот двор держит. Нет, это не криминальные авторитеты и не скучающие по романтике 90-х обыватели. Это простые пацаны, подростки, которые постигают законы жизни. Они дружат и воюют, делят территорию и гоняют чужаков.
Детство – целый мир, который мы несем в своем сердце через всю жизнь. И в который никогда не сможем вернуться. Там, в волшебной вселенной Детства, небо и трава были совсем другого цвета. Там мама была такой молодой и счастливой, а бабушка пекла ароматные пироги и рассказывала удивительные сказки. Там каждая радость и каждая печаль были раз и навсегда, потому что – впервые. И глаза были широко открыты каждую секунду, с восторгом глядели вокруг. И душа была открыта нараспашку, и каждый новый знакомый – сразу друг.
После развода родителей Лиззи, ее старшая сестра, младший брат и лабрадор Дебби вынуждены были перебраться из роскошного лондонского особняка в кривенький деревенский домик. Вокруг луга, просторы и красота, вот только соседи мрачно косятся, еду никто не готовит, стиральная машина взбунтовалась, а мама без продыху пишет пьесы. Лиззи и ее сестра, обеспокоенные, что рано или поздно их определят в детский дом, а маму оставят наедине с ее пьесами, решают взять заботу о будущем на себя. И прежде всего нужно определиться с «человеком у руля», а попросту с мужчиной в доме.