Закон тайга — прокурор медведь: Исповедь - [71]

Я следил за вахтой. Вот-вот должны были появиться товарищи. Наконец, появились и первые фигуры. Все были удивлены, увидев накрытые столы.

— Что еще за праздник сегодня? — спрашивали они.

— День моего рождения! И я хочу, чтобы вы его отметили вместе со мной.

Умывшись, все расселись, наполнили стаканы.

— Ну что ж, друзья, — сказал один из самых близких мне людей Алик, славившийся своим умением пошутить, — жаль, что забыли мы тебе, Ази, подарок купить. Ну ничего, в следующий раз не забудь предупредить заранее. А сейчас мы тебе преподнесем самое дорогое и самое хорошее…

И он вышел из-за стола, подошел ко мне, поцеловал, чокнулся со мной и выпил свой стакан. Его примеру последовали другие. Желали мне счастья и скорейшего освобождения.

Позвали кое-кого из соседних бараков. Началась гулянка, песни. Хасан все это время сидел рядом со мною…

Словом, праздник удался отлично.

Товарищи разошлись, заснули, а мне все не спалось… За семь с лишним лет моих скитаний по тюрьмам и лагерям никогда не было мне так больно, как за вчерашнее… Ведь я всегда обдумывал каждый свой шаг, каждое решение свое проверял трижды, как же я так сорвался на этот раз? Но нет худа без добра… Все обошлось. И я славлю Господа нашего за свершившееся чудо. А это было именно чудо, ибо никогда еще никто не выходил живым из такой переделки: воровские законы суровы…

Некоторые "блатари” были недовольны мною, так как я, будучи бригадиром, не давал им в обиду мужиков, а это многим было не по нраву. Вот они и хотели насолить мне…

Наступил новый 1956 год. Мне оставалось три месяца заключения. А там — свобода!

Уже с минувшего октября я готовил себя к вольному существованию. Надо было переменить свои тюремные привычки, которые, как легко догадаться, не отличались особой элегантностью, приучить себя не разговаривать на лагерном жаргоне, оставить особые лагерные повадки в обращении с людьми. Дело было нелегкое.

Я достал себе такую книгу: "Эстетика поведения”. Стал упорно заниматься по ней…

1 января я рано утром вышел из лагеря, предупредив товарищей, что вернусь к обеду. Как всегда в это время года была метель. В трех шагах не было видно не зги. Деревья лопались вдоль от мороза.

Я подошел к вахте.

— Ты куда собрался, Абрамов, — спросил дежурный. — С ума ты сошел в такой день шляться, замерзнешь ведь по пути.

— Праздник сегодня, — ответил я. — Пойду принесу консервов, компотов каких-нибудь в банках.

— А, ну так и нас не забудь.

Я ответил ему известной пословицей насчет "нашего теленка, которому удастся убить ихнего волка… "

До поселка я добрался без приключений. Зашел к одному знакомому инженеру. Он как-то приглашал меня к себе на праздник. Там все выпивали и закусывали за празднично убранным столом. Налили стаканчик спирта и мне. Я было заупрямился, но они настаивали. Посидев с ними немного, я извинился, сказал, что мне надо еще достать кое-какие лакомства. Хозяин любезно предложил мне полную наволочку компотов в банках — чуть ли ни двадцать банок. Я достал деньги, хотел расплатиться, но хозяин с женой наотрез отказались.

От них я заглянул к своему товарищу, который недавно освободился. Прославленный вор-законник Гена Лупатый. У них тоже шел пир горой, но несколько в ином роде: гитара, блатные песни и прочее…

Сами понимаете: в мои-то годы, да с блатною душой, и общество подходящее… Разве удержишься от соблазнов?

Кто-то пел романсы на слова Есенина. Я-выпил, закусил, еще выпил. Сам взял гитару. Особо мастерски играть я не мог, но спеть готов и сегодня, расплескать душу с гитарою в руке…

От выпитого в голове у меня стоял полный кавардак. Но все же решил я вернуться в зону. Лупатый, увидев, что меня не уговорить остаться, дал мне в дорогу свой тулуп и проводил до дороги… А дороги-то не видать. И решил я потопать напрямик, по сугробам. Это меня чуть не погубило… Я падал, спотыкался, зарывался в снег по пояс. Но понимал, что остановиться нельзя — замерзну. Наволочку с компотами я не терял, как-то тащил за собой. Вся моя пьянь миновала.

Мне было по-настоящему жутко: один в степи, пурга. Миновали последние метры снежной целины, и я очутился на дороге. Тут-то я потерял сознание и заснул…

…Из зловещего забытья меня вытолкнул чей-то голос:

— Проснись, родимчик, проснись, замерзнешь!

Я слышал слова, но мог лишь невнятно повторить потерявшие для меня смысл звуки: "Замерзнешь, замерзнешь… "

— Как так замерзнешь? — вдруг воскликнул я, и очнулся.

Возле меня стоял лагерный конвой.

— Что я, сплю?

— Твое счастье, что тулуп на тебе, да и праздник сегодня… А то бы трактор тебя в лепешку превратил. На тебя уж иней сел! Сам знаешь, в такой мороз…

Я пришел в себя окончательно. Узнал конвойного по фамилии Величко. Он спас мне жизнь, а был одним из самых больших зверей в зоне. Известен он был "комическим” случаем: как-то, собираясь стрелять в заключенных, он неудачно оттянул затвор пистолета, отжал случайно курок, и пуля угодила ему в большой палец ноги…

"Родимчиком” он назвал меня потому, что я пристрастился к этому слову и всех в лагере величал "родимчиками”. Вот и дали мне такое прозвище.

Величко подхватил меня под руку и повлек за собою. Я хватился своего груза. По счастью мы отошли недалеко и я вернулся на место своей "зимовки”. Загреб снег и обнаружил наволочку с компотами…