Закон тайга — прокурор медведь: Исповедь - [39]

— Ну, как дела, кум? — обратился я к нему.

Он посмотрел на меня прозрачными безумными глазами, в которых не осталось ничего человеческого. Я отвернулся и пошел дальше… Поверьте, я вовсе не был рад его падению.

Но райская жизнь в курортной зоне продолжалась недолго. Как-то после окончания работы меня прямо с вахты отвели в сторонку, а бригадиру велели принести мои вещи. Через несколько минут все было кончено. По всем лагерям Башкирии шла чистка: воров-законников, на делах которых стояла особая пометка, отправляли в специально организованный лагерь, или, — как его называли, — ЗУР (зона усиленного режима). По всей Башкирии таких "кандидатов” нашлось всего-то около семисот душ.

Курорт, на котором я понежился годик, закончился. Но я успел окрепнуть физически и духовно, так что год был прожит недаром.

В бараке, куда меня поместили, находились все воры-законники. Я подружился с армянином из Орджоникидзе Акопом Налбаньяном (звали его все, однако, "Хичик”) и Витей Русским из города Орска, в Белоруссии.

Один из живших в нашем бараке вызвал у меня подозрение в том, что он — скрытая сука. Такое обвинение было чрезвычайно тяжелым, а прямых доказательств у меня не было. Лишь интуиция, которая, кстати, редко меня обманывает. Звали этого человека Миша Ландыш, казанский татарин. Как-то раз я накурился анаши — и не сдержался. Отозвал Ландыша и сказал:

— Послушай-ка, приятель. Мне сдается, что ты многое таишь от своих друзей. Да и мне самому твое поведение не всегда понятно… Скажи: не сука ли ты скрытая?

Он уставился на меня с таким изумлением и гневом, что мне стало не по себе… Затем — ответил.

— Послушай, звериная морда, если ты еще раз осмелишься сказать мне что-то подобное, мы с товарищами расправимся с тобой так, что и волки твоих костей не откопают. Так что лучше тебе помалкивать.

— Ты меня, падла, не пугай! Вы меня тогда схватите, когда у вас хуи на лбу повырастают, понял, сука недорезанная?!

Разговор этот сделал нас врагами. Я прекрасно понимал, что при первой же возможности Ландыш отомстит мне.

Дни шли довольно серые. Мы рыли какую-то траншею то ли для водопроводных, то ли для канализационных труб. По вечерам играли в карты. Проигрывая или выигрывая — мы оставались друзьями.

О нашей стычке с Ландышем я рассказал вору из его компании: Лехе по кличке "Этла”. Родом он был из Москвы. Этла и сам пострадал из-за сук: все передние зубы его были выбиты. Это случилось в бухте Ванино. Его палачом был его собственный старинный друг по воле — Иван Упоров. К тому времени, когда Этла оказался в Ванино, Упоров успел ссучиться…

— Ази, — веско произнес Этла, — наш разговор не состоялся. Ни о чем мы с тобой не говорили, понял? Дело это щекотливое, так что веди себя осторожно. Эта птичка на мякину не ловится.

Никому из своих друзей я не рассказал о происшедшем, да и они, видя натянутость моих отношений с Ландышем, ни о чем не спрашивали.

В лагерь прибыла комиссия по проверке быта заключенных. Все ожидали, что комиссия эта и в самом деле заинтересована узнать, как мы живем на каторге, но дородные фигуры членов высокого московского "посольства” даже не вошли в зону. В сопровождении начальника лагерей полковника Меркурьева они глядели на нас из-за колючей проволоки. Заключенные восприняли это как оскорбление и ответили на него по-своему.

В лагере имелось около сотни педерастов, отдавших себя в распоряжение любителей за кусок хлеба. Вот и сегодня человек двадцать вышли во двор зоны, пред очи комиссии, и — принялись демонстрировать им свое половое искусство. Раздавались крики: "Вот до чего вы довели молодежь России!!”…

Члены комиссии посмеивались, весело переговаривались между собой. Возможно, что полковник Меркурьев, бывший большим "забавником”, запланировал это гнусное зрелище, чтобы развлечь свое начальство.

Кстати, когда этот полковник погиб в автомобильной катастрофе, в городском парке Ишинбая ему поставили бюст… На постаменте было написано, что Меркурьев погиб "на великой стройке коммунизма”. Какую именно работенку он исполнял — разумеется, не указали…

С несчастными "гомиками” мне пришлось столкнуться при таких обстоятельствах.

Как-то ко мне подошел молодой парень и плача рассказал о своей беде: он проиграл в карты десятидневную пайку хлеба, на месяц вперед — паек сахара… И проиграл то, чего у него нет. Это называется "фуфло”. И сегодня за это его должны опедерастить.

— Ты ведь знал, что делаешь? Знал, что за это в лагере бывает?

Он молчал и слезы катились у него из глаз.

— Родители есть? — спросил я.

— Только мать… Отца в сорок втором убили. Мне тогда было десять. Пошел воровать. Поймали — отправили в колонию. Бежал несколько раз оттуда, связался со взрослыми, опять воровал, но теперь уж по настоящему. Дали шесть лет. А сейчас вот такое несчастье…

Он снова безутешно зарыдал.

Я смотрел на него в упор. Я был старше его на три года, и чувствовал, что обязан ему помочь. Гомосексуалистов я ненавидел и презирал.

— Скажи, кому ты должен?

Паренек указал на одного парня. Кличка его была "Сова”.

Я оставил бедолагу дожидаться у меня в бараке, а сам отправился на поиски Совы. Нашел я его быстро. Сова оказался не старше своей жертвы, но был опытен и нагл, отлично владел воровским жаргоном.