Закон тайга — прокурор медведь: Исповедь - [37]

После скандала с ножом меня на допросы больше не вызывали. Так прошел месяц. Наконец в очередной раз повезли в управление.

Я очутился в большой комнате, где за длинным столом сидели сотрудники и проглядывали какие-то бумаги: шла работка… Меня усадили за стол у окна. Вскоре ко мне подошел один из присутствующих: я знал его в лицо. "Послушай, Ази, как это тебе удалось опозорить двух наших следователей?” — "А что ж, по вашему, я должен позволить, чтобы любой сморкач навязывал мне свою волю?! Жизнь меня многому научила!” Пожав мне руку, знакомый, посмеиваясь, вернулся к своим делам.

В комнату вошел видный высокий мужчина; с сединой на висках, в белой сорочке и темном костюме. В руках он держал мое дело. Поздоровались за руку.

— Следователь прокуратуры Эффендиев.

— Очень приятно. Арестованный Абрамов Еру-хам.

— Ну что, Абрамов, будем ругаться или работать?

Тон его мне понравился, но остановиться было трудно.

— Посмотрим на ваше поведение.

— Я надеюсь — мы с тобой найдем общий язык.

— Я тоже, если опять не начнутся угрозы.

Все сидящие в комнате, затаив дыхание, слушали нас.

— Теперь давай, рассказывай по порядку.

Я повел свою историю. В одном месте я чуть не проговорился, но Эффендиев незаметно поправил меня, сказав внушительно:

— Ты, Абрамов, не торопись, говори обдуманно, следи за собой.

Он был прав, торопиться, действительно, не стоило. И каждое слово, мною произнесенное, было обдумано трижды… Когда все мои показания были записаны, я взялся за чтение протокола. Следователь смеялся, когда я начал ставить прочерки в тех строках, что были не закончены.

Наконец протокол был подписан.

— Молодец, Абрамов, — сказал следователь, — честное слово, молодец! Правильно делаешь.

Вызвали свидетеля. На этот раз это был один из друзей Ата. Я его тоже знал, но не слишком близко. Показания он давал такие же, как и Ата. Я отказался наотрез от его обвинений. Следователь составил протокол очной ставки, подал мне его, я расчеркнулся.

Следствие закончено. Эффендиев подал мне руку, пожелал здоровья и удачи. Я его поблагодарил за человечность… Все присутствующие не скрывали своего изумления. Еще бы! Этого в институтах не изучают…

Суд состоялся приблизительно через месяц. Родители и все родственники наняли мне адвоката, фамилия его была Хвостиков. Адвокат изо всех сил уговаривал меня признаться в убийстве: у него имелись доказательства, что убил я в состоянии самозащиты. Ведь меня должны были судить по 136 УК (умышленное убийство), а при моем признании меня судили бы по ст. 137: самооборона. Адвокат показал мне фотографию, сделанную в день убийства: Ага лежит мертвый с кинжалом в руке… Но я отверг его предложение: признайся я — началась бы кровавая месть между двумя родами.

Зал суда был полон разношерстной публикой.

Я показал, что во время убийства Аги меня не было в городе.

Все было напрасно. О том, что должен состояться суд, мои родные узнали слишком поздно, — как и о том, кто будет судить, кто обвинять. Так что они не успели подкупить ни судью, ни прокурора. Уверен, что это удалось бы, ведь вся эта братия продажна.

Свидетели как один показывали, что я убил Назарова во время драки. Адвокату почти не дали выступить. Он, впрочем, оказался прав: меня осудили на десять лет за предумышленное убийство. Вместе с недосиженным в лагере, мне предстояло пробыть за колючей проволокой четырнадцать лет, два месяца и двадцать дней…

После адвокат мой подал жалобу в Верховный Суд СССР, где излагал свою версию о самообороне. В результате с меня сняли недосиженные годы, месяцы — и дни. Оставалось всего только десять лет. После ответа Верховного Суда меня отправили в лагерь на полуостров Лопатин в Каспийском море, Дагестан.

В лагере меня поставили… рыбаком. После нескольких дней ловли я отлично освоился, завязал отношения с бригадиром рыболовецкой бригады.

Как-то раз я разговорился с ним и — между прочим — спросил:

— А удавалось ли кому-нибудь бежать с полуострова?

— Да вот как-то заключенные вышли в море на лов, а по возвращении одного не досчитались. Балам такой, перс из Ирана.

Это имя мне было знакомо. В 1938 году иранских подданных, которые жили у нас в Махачкале, выселили: кого в Иран, кого в. Среднюю Азию. Семья Балама уехала в Иран, но в 1944-м я встретил его: он рассказал, что во время войны бежал из Ирана, оставив свою родню…

— Так-то, — вздохнул я.

— Ты что, знал его? — спросил бригадир.

— Да… Хороший был парень.

После этого разговора меня в море больше не брали, оставляли в зоне. Оказалось, что бригадир — стукач. По его доносу меня отправили обратно в Махачкалу, на пересылку. Там собирали большой этап из двух-трех тысяч заключенных. Этап намечался дальний…

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Поезд привез нас в Башкирию, в город Ишимбай, что в переводе на русский значит: "работой богат”. Название вполне соответствовало происходящему в этом городе: строились огромные нефтеперегонные комбинаты, так как в этом районе были обнаружены большие запасы нефти. Ишинбай даже начали называть "вторым Баку”. Только в одном нашем лагере сидело двенадцать тысяч каторжников, строящих дома и заводы, мосты и дороги…

При приеме нас ждала селекция: годных в одну сторону, негодных в другую. Селекцию производила комиссия из лагерного начальства и главного врача лагеря (главврачем была женщина). Заключенные разделились на группы по пять человек и поочередно подходили к месту, где заседала комиссия.