Заколдованная усадьба - [82]

- Ни слова больше.

Юлиуш тряхнул головой, как будто с усилием освобождаясь от назойливого желания, и вошел с Костей во двор, где под лай собак нетерпеливо прохаживался Катилина

- Кончили? - сказал он, презрительно вздернув плечи.

- Едем! - коротко ответил Юлиуш.

Костя бросился в конюшню и вывел коня.

Катилина недовольно покачал головой.

- На одной лошади мы вдвоем не уместимся, придется мне пешком возвращаться в Бучалы!

Юлиуш только теперь задумался над неожиданным появлением Катилины.

- Откуда ты взялся? - быстро спросил он.

- Поскакал за тобой, зная заранее, что ты выкинешь какую-нибудь штуку.

- Это твоя опека…

- Оставь,- прервал его Катилина, небрежно пожав плечами,- без меня ты бы подрался с нашим заколдованным ключником.

Юлиуш покраснел при этом неприятном напоминании и быстро вскочил в седло.

- Я подожду тебя у мандатария! - крикнул он, пуская лошадь вскачь.

- До свидания, до свидания,- пробормотал Катилина и махнул рукой.

Потом он обернулся к Косте, чтобы отпустить на прощание какую-нибудь колкость, но вдруг вздрогнул и тихонько вскрикнул.

В окне Костиной хаты мелькнуло чье-то лицо, показавшееся ему странно знакомым. Невольно он рванулся было к двери, но ключник заступил ему дорогу.

Катилина опомнился; с минуту он еще колебался, затем махнул рукой и пожал плечами.

- Черт побери всю эту историю! - буркнул он сквозь зубы.

И, кивком простившись со старым слугой, надвинул свою соломенную шляпу на уши, громко засвистел и быстрым шагом направился к проезжей дороге.

- Хватит на сегодня и одного открытия… - тихонько бормотал он.- Наша нимфа из сада и молодая графиня - это не одна и та же особа. Но каково сходство! Что-то оно да значит; есть у него свои причины, следствия, et caetera omnia, ручаюсь головой!

IV

ВЫСОКОРОДНЫЙ ПАН

Граф Зыгмунт Жвирский поднялся необычно рано. В дальних покоях царила еще тишина, когда он, уже почти одетый, в упорной задумчивости ходил взад-вперед по своей комнате.

За прошедшие четыре месяца граф очень изменился. Сильно поседели виски, лоб избороздили многочисленные морщины, а в глазах то и дело появлялось какое-то загадочное выражение тревоги и неуверенности.

Во флигелях и на фольварках шептались, будто бы граф, с тех пор как его оставил несравненный Жахлевич, никак не может справиться с делами и мучается, бедный, день и ночь.

В самом деле, с тех пор как полномочный управляющий удалился от дел, в поведении графа произошла странная перемена. Казалось, гордый магнат переживает какую-то жестокую внутреннюю борьбу. В самой веселой компании он не мог скрыть глубокой задумчивости, да и в домашнем общении становился день ото дня все мрачнее, будто его снедала тайная боль. Погруженный в задумчивость, отходил ко сну, с постели вскакивал злой и нетерпеливый и, вопреки своим прежним привычкам, охотнее всего пребывал теперь в одиночестве, запершись у себя в канцелярии или скрываясь в аллеях сада.

Это странное состояние оркизовского помещика еще ухудшилось с тех пор, как Жахлевич вернулся из-за границы и потом долго совещался с ним наедине. Посвященные в тайну Жахлевича, мы можем догадаться, что, собственно, донимало графа. Он попросту не мог устоять перед соблазнительными уговорами своего хитрого слуги, но при этом сомневался, не сойдет ли он, поддавшись уговорам, с праведного и честного пути, которым следовал всю свою жизнь.

Напрасно Жахлевич использовал все запасы лицемерного своего красноречия и своих софистических доводов; он так и не смог окончательно убедить графа. Благородный потомок воевод и каштелянов грешил перед миром безграничной гордыней, но гордость его, что ни говори, имела некоторые основания.

Граф не кичился ни своим состоянием, ни графским титулом, ибо слишком хорошо знал, что первое не принадлежит к исключительным привилегиям шляхты, а второе стало столь обычным явлением в нашей бедной стране, что нет такого ворюги-эконом а или мошенника-нувориша, внук которого не считал бы себя вправе украсить этим титулом свою визитную карточку.

Единственное, чем гордился граф Зыгмунт Жвирский, было его имя, заслуги его предков. Кто, как не он, потомок мужей, самоотверженные подвиги которых запечатлены были на страницах отечественной истории, имел все права на уважение грядущих поколений и по справедливости возвышался над теми, кто отсутствие личных заслуг не мог возместить блистательными воспоминаниями, способными как-то возвысить их в нынешнем их ничтожестве.

Но тот, кто утверждает свое моральное и общественное превосходство единственно славой родового имени, тем самым обязывается с особенной строгостью блюсти чистоту его перед лицом потомков; уж если кому-то не дано возвеличить имя предков и приумножить их славу, тот должен хотя бы незапятнанным, неопороченным сохранить это имя в памяти грядущих поколений.

Гордому графу, впитавшему эти принципы с молоком матери, приходилось вести жестокую борьбу с самим собой, чтобы решиться на шаг, который в любом случае мог быть истолкован двояко. Он знал, что благодаря хитрости Жахлевича его причастность к делу не выйдет на свет, но не так-то легко ему было заглушить тайный голос совести и чести. Граф инстинктивно чувствовал, что он позволил вовлечь себя в хитрую и низкую интригу, что его дело вверено рукам сомнительной чистоты и его благородным представлениям сильно претил весь этот скрытый, коварный способ действия, как и не слишком почетный союз с собственном слугой.