Заколдованная усадьба - [83]

Но с другой стороны, многое говорило в пользу предложения Жахлевича.

Жвиров, фамильное гнездо, резиденция покрытых славой пращуров, был отторгнут от владений прямой линии Жвирских, слава и блеск фамильного имени переходили к боковой, ничем не знаменитой ветви рода. Дальний родственник, однофамилец распоряжался в имении, впервые записанном в исторические хроники основателем славного рода Спытеком из Жвирова, тем, кто весьма способствовал победе Ягеллонов под Грюнвальдом, да и позже оказывал родине многочисленные услуги. Утрата одного из фамильных владений означала бы упадок значения и веса рода Жвирских, ибо представитель младшей ветви, нынешний владелец Жвирова, казался графу человеком нового времени, пропитанным губительным ядом демократических идей, который не умел ценить вековых семейных традиций и пренебрежительно относился к блеску и славе предков, поскольку не чувствовал связи с ними.

Однако, минуя эти и тому подобные доводы, убеждавшие гордого магната в его правах на фамильное поместье, не действовали ли на него и другие, более непосредственные обстоятельства?

Согласно всем правам, божеским и человеческим, граф Зыгмунт был более прямым наследником своего единокровного брата, чем какой-то неизвестный однофамилец, испорченный непереваренными теориями молокосос и худородный шляхтишка, который до недавних пор и родней-то не считался. Благороднейший из панов мнил себя главой рода, единственным представителем славного имени и как таковой отличал свои личные интересы от интересов рода. Вознесенный заслугами предков, он считал себя должником своих потомков. Ради собственного блага он мог бы и не бороться за Жвиров, но он чувствовал себя призванным охранять права будущих поколений.

Однако, чтобы совместить эти противоположные взгляды или уж сделать решительный шаг в одну из сторон, то есть принять предложение Жахлевича либо отвергнуть его, графу, к сожалению, не хватало ни необходимой для этого гибкости ума, ни силы характера. Непостоянный, неуверенный в себе, он дал Жахлевичу согласие на первые шаги, но потом с опаской и сомнениями следил за успехами его хлопот и махинаций.

Между тем бывший управляющий продолжал действовать. Его план созревал, развивался, совершенствовался с каждым днем, с каждым часом. Поездка в Дрезден оказалась на редкость плодотворной. Приобретенных за границей документов и свидетельств было достаточно, чтобы внушить суду сомнение в законности последней воли покойного Жвирского, а помощь мандатария и эконома, которой Жахлевич успел заручиться, должна была завершить остальное.

Право Юлиуша на наследство висело на волоске. Энергичная поддержка дела в суде могла одним ударом опровергнуть завещание и вернуть права прямым наследникам. При этом, выигрывая, граф мог сам оставаться в тени, нигде не должен был выступать от своего имени.

Чтобы одолеть всякого рода сомнения и угрызения совести графа, Жахлевич отказался даже от дарственной записи на Бучалы. Он возбуждал процесс на основе устного обещания. Графу оставалось только подтвердить, что он действительно обещал своему управляющему Бучалы и был готов сдержать обещание, если бы неожиданно предъявленное Костей завещание не лишило его наследства. А Жахлевич, добиваясь обещанного, должен был вернуть графу наследство. Вчера, поддавшись его уговорам, граф согласился на все. Но сегодня утром он встал с постели в еще большем расстройстве, чем когда бы то ни было.

Ночью его мучил ужасный сон. Ему снилось, будто он выиграл процесс и стал хозяином Жвирова. Судебный исполнитель и приказный вводят его во владение старой заброшенной усадьбой.

В их сопровождении он проходил через хорошо знакомые ему с детства покои. Каждый предмет, каждый уголок будили в нем приятные, трогательные воспоминания, а все-таки на сердце было нехорошо, какие-то тягостные чувства теснились в груди, словом, грустно и душно было ему в этих стенах.

Судебный исполнитель водил его из комнаты в комнату, приказный повсюду провозглашал его наследником и хозяином. Эта однообразная формальность производила на него неприятное впечатление, голос приказного вызывал необъяснимое беспокойство.

Наконец они подошли к красной комнате. Приказный настежь растворил двери, и граф с судебным исполнителем одновременно переступили порог.

И вдруг оба оробели, а приказный куда-то исчез. Граф чувствовал, как волосы встают у него дыбом на голове и дыхание замирает в груди.

Перед круглым столом в большом, обитом бархатом кресле сидел покойный староста, его отец, прямой и неподвижный, точно каменная статуя.

Судебный исполнитель, дрожа как осиновый лист, хотел прочитать приговор о введении в наследство; староста грозно пошевелил усами и поднял руку; судебный исполнитель умолк, а староста глухим замогильным голосом торжественно произнес:

- Протестую! Не позволю!

И слова эти пугающим эхом отозвались во всех комнатах, так что дом задрожал до самых основ.

Граф хотел убежать, но ноги его словно приросли к земле.

- И я протестую, и я не позволю! - раздался в эту минуту новый страшный голос, и за креслом отца возник молодой староста Миколай Жвирский.