Заколдованная усадьба - [52]

- Это след белокурой нимфы! - пробормотал Катилина, сосредоточив все свое внимание на нескольких обрывках фраз, оставшихся на грязном и мятом листке.- Ага! - шепнул он, читая по слогам,- ...йна, которая тебя охр… это, верно,- «тайна, которая тебя охраняет»… твоя нежность и заботливость, несрав… сердце Кости… «Несравненное сердце Кости».

Чоргут поднял брови и задумчиво покачал головой.

- Гм, гм,- пробормотал он,- добыча более важная, чем может сперва показаться. Письмо, написанное женской рукой, грамотно, изящным почерком… Может, еще в давние времена? Откуда же тогда упоминание о тайне? И кому, черт возьми, могло быть написано это письмо? - размышлял Катилина, убирая листок в карман.

Тут он тряхнул головой и проворно помчался наверх.

- Всякие рассуждения потом, а сейчас за фактами, за фактами,- напомнил он себе.

Через несколько минут он оказался в небольшой комнате второго этажа. Двустворчатая дверь направо была закрыта. Катилина нажал на резную медную дверную ручку и улыбнулся довольный.

Красная комната старосты предстала его взору.

Катилина смело переступил порог и посветил вокруг свечой. Несмотря на слабое освещение, он увидел, что находится в большой зале, обитой малиновым дамастом и сплошь увешанной картинами.

В одном углу, недалеко от окна, ему прежде всего бросилось в глаза большое, старинное бюро. Катилина сразу же направился к нему и вдруг громко вскрикнул.

Бюро выглядело так, словно кто-то встал из-за него минуту назад. В чернильницу были налиты свежие чернила, наполовину перевернутая песочница, казалось, недавно была в употреблении, разбросанная в беспорядке белая бумага только что нарезана. В оба двусвечных канделябра, стоящие на столе, совсем недавно были вставлены восковые свечи.

- Ого, мы, как видно, находимся в главной ставке его милости привидения,- задорно заметил про себя Катилина.- Но прежде всего осветим получше помещение.

И, говоря это, он по очереди зажег все четыре восковые свечи.

- Теперь оглядимся повнимательнее,- добавил озираясь, с обычной своей пренебрежительной усмешкой

Очертания большого, мрачного, богато украшенного зала выступили более отчетливо.

Несмотря на всю свою дерзость Катилина стал вдруг серьезным, а рука его невольно потянулась к лихо сдвинутой на левое ухо шапке.

На одной из стен висел длинный ряд писанных маслом портретов представителей рода Жвирских; вдоль другой, составленные пирамидами, высились рыцарские доспехи и военные трофеи, остальные стены были беспорядочно покрыты какими-то фантастическими украшениями.

Посреди залы стоял круглый дубовый стол, выщербленный и изрубленный со всех сторон.

- Вот следы сабли покойного старосты-отца,- тихо промолвил Катилина, вспомнив рассказ мандатария.

И с редкой для него почтительностью он взглянул на стоявшее поблизости кресло, более удобное, чем остальные, сидя в котором несчастный старец, который, утратив отчизну, утратил и разум, беспрерывно выражал свой протест.

Катилина задумался было, помрачнел, но скоро в нем взыграло неистребимое чувство юмора.

- Чертовски несчастлива была эта старая польская аристократия. С потерей самостоятельности родины одни потеряли доброе имя и честь, другие - состояние, третьи - рассудок. Не лучше ли быть выскочкой - аристократом из новых, этаким денежным мешком с еврейской ермолкой или батогом эконома в гербе. Такой уж наверняка не утратит ни чести своей, ни разума по той простой причине, по какой голый человек никогда не станет опасаться грабежа.

Произнеся эту саркастическую тираду, Катилина взял в руки канделябр и подошел поближе к висящим на стене портретам. И не мог удержаться от дрожи при виде этих великолепных фигур и лиц, которые с грустью и вместе с тем величественно взирали на него из своих рам, словно чувствовали и видели нынешний упадок и угнетение дорогой им отчизны.

Хоть и был Катилина насквозь пропитан пагубным ядом скептицизма, он не мог все же совладать с волнением. Свесив голову набок, он предался грустным размышлениям. Долго стоял он так, пока не заставил себя наконец очнуться и медленным шагом пошел от одного портрета к другому.

Перед четвертым с конца он остановился.

- Насколько я знаю, вот первый из рода Жвирских, уже вошедший в отечественную историю,- прошептал он.- Это, наверное, прадед покойного Миколая Жвирского, Адам Жвирский, русский воевода, который способствовал победе под Бычиной и поимке австрийского кандидата на польский престол. А это,- продолжал он, подходя к следующему портрету,- Иероним Жвирский, вельский каштелян, друг Ежи Любомирского, соучастник его побед под Ченстоховой и Монтвами и товарищ в дальнейшем его добровольном изгнании. Рядом - Стефан Жвирский - воевода лифляндский, что пал под Гданьском, сражаясь за короля Станислава… А вот,- сказал он, сделав еще шаг,- вот уже и сам ясновельможный староста, неистовый защитник барских конфедератов, бесстрашный противник Тарговицы, в старости несчастный безумец…

- Ах! - вскрикнул он вдруг и отскочил назад не то в удивлении, не то в страхе.- Вот молодой староста Миколай Жвирский. Но откуда мне так знакомо его лицо, почему так живо запечатлелось в памяти? - бормотал Катилина, потирая лоб и жадно вглядываясь в портрет.