Заколдованная усадьба - [2]

Горбатый Органист, помимо водки, пива, меда и тому подобных напитков, торговал еще и другим, высшего порядка «спиритусом», что, видно, приносило ему наибольший барыш; корчмарь обладал живым и острым умом, а главное, всегда пользовался им к месту.

Беда всех остроумных людей в том, что, обладая способностью легко приобретать друзей и почитателей, они вместе с тем неизмеримо легче наживают противников и врагов.

Наш Органист был редким исключением из этого правила. Шутливым обращением он ежедневно умножал число своих друзей и никогда ни у кого не возбуждал ненависти. Ибо никто другой не умел так искусно, как он, в мгновение ока приспособиться к нраву и настроению того, с кем разговаривал.

Горбатый Органист иначе шутил с мужиком, иначе с проезжим мещанином или шляхтичем однодворцем, иначе с конторщиком из имения или поповной, которая спешит на свадьбу или на храмовой праздник. Он всех и каждого умел заставить хохотать до упаду, и хоть частенько у него вырывалось колкое словцо, относилось оно всегда к кому-то из отсутствующих. Хитрый еврей как огня боялся говорить колкости в глаза и чутьем улавливал, о чем и где надо промолчать. Когда ему случалось сиживать среди крестьян, он рассказывал им чудеса о славном Иване, неистощимом на выдумки герое народных сказок, который сыграл столько забавных шуток с жидом, так ловко выпутывался из всех затруднений и хитро загонял своих преследователей в сети, расставленные ему самому.

К мелкопоместному шляхтичу, который спешил на заседание суда, Органист подъезжал с другой стороны. Он приводил ему различные курьезные случаи из практики последних сеймиков, рассказывал об известных в околице рубаках и дебоширах, о забавных ухищрениях какого-нибудь сутяги и заключал свой рассказ любопытным анекдотом из судебной практики.

Когда, по дороге в соседнее село на ярмарку, в корчму заглядывали мещане из ближних местечек, Органист задавал совсем иной тон беседе. При старомястовских овцеводах он насмехался над старосольскими сапожниками, при радымнецких канатчиках вышучивал крукеницких скорняков, при дрогобычских луковщиках рассказывал несусветные вещи о комарненских садовниках и наоборот, однако и те и другие веселились от души и ни за что на свете не упустили бы возможности наведаться к Органисту на обратном пути.

Для проезжих конторщиков был у Органиста запас анекдотов о чудачествах местных господ, господ же он потешал рассказами о ловких кражах и мошенничестве конторщиков, словом, всех он забавлял отменно и всех по-разному.

Узнав с этой стороны горбатого Органиста, легче себе представить, чему была обязана его корчма своим блистательным успехом.

Однако пора уже нам и внутрь заглянуть. Шум в корчме стоит неслыханный. На праздничную послеполуденную беседу сошлась «У Органиста» вся рычиховская громада и сразу заняла главный стол, который тянулся от стойки у двери до противоположной стены.

Во главе стола с надлежащим достоинством расположился, разумеется, войт, за ним, согласно возрасту и достатку, расселись именитые хозяева.

Горбатый Органист в заломленной набекрень ермолке, со своей неизменной добродушно-насмешливой улыбкой на губах, снует по комнате и подливает то одному, то другому из большой жестяной манерки. Как обычно, он очень любезен со всеми, но особое внимание и почтительность оказывает человеку, что сидит за столом рядом с войтом и, сдается, верховодит собранием. Все со вниманием слушают его и, судя по всему, угощаются за его счет.

Но при этом по платью его и по наружности видно, что он не здешний. Это уже немолодой, сильный, плотного телосложения человек, в черной круглой шляпе и простой, серого цвета сермяжной свитке, подпоясанной широким ремнем. Черные пятнышки дегтя, испещрившие его лицо, руки и одежду, позволяют предположить в нем одного из тех сельских торговцев, что в одноконной тележке с небольшим запасом своего товара странствуют по отдаленным от городков дорогам.

И действительно, «кум Дмитро», как все его называют, был заезжим дегтярем. Его очень хорошо знали и часто видели в этой стороне. Уже по той фамильярности, с какой он «тыкал» всем без исключения хозяевам, видно, что он не впервой имеет честь угощать рычиховскую громаду.

В эту минуту он говорит собравшимся хозяевам что-то очень важное, ибо все так усердно впились в него глазами, будто жаждали поймать и понять каждое слово еще до того, как оно слетит с его уст.

Кум Дмитро говорит горячо, с каким-то особенным подъемом:

- Ничего на свете даром не дается! Даже Господь, с великой его щедростью, не обещал нам даром счастья ни на земле, ни на небе. И земля нас даром не кормит, за все мы должны платить, дешевле или дороже, легко это или трудно... А вот вы всё хотите получить даром, - добавил он, помолчав, и стукнул куликом по столу, а потом еще с досадой сорвал шляпу с головы.

Лишь теперь стало возможно разглядеть его лицо, а выражение этого лица было удивительное. Стоило однажды мельком увидеть его и уже нелегко было забыть. Густая, коротко подстриженная, вся в черных пятнышках дегтя борода оставляла свободным только маленькое пространство возле носа м глаз, спрятавшихся под низким выпуклым лбом, таких быстрых и неспокойных, что невозможно было отгадать их цвет. Вздернутый с широкими крыльями нос придавал его физиономии выражение какой-то дикой страсти, тогда как тщательно вылепленный череп и крепко сжатые губы со всей очевидностью свидетельствовали о необычайной энергии и силе духа.