Закат северных крестоносцев. «Война коадъюторов» и борьба за Прибалтику в 1550-е гг. - [28]
Вопрос о том, являлся ли Позволь для Москвы casus belli, довольно спорный. Собственно говоря, заключение военного союза Ливонии и Короны против Московии, с отложенным сроком вступления в силу на 12 лет, вряд ли могло настолько разозлить Ивана Грозного, что он немедленно начал войну. Скорее Россию мог возмутить сам факт заключения договора с Короной — по итогам русско-ливонских переговоров 1554 г. Ливония брала на себя обязательство не вести переговоров с Сигизмундом II и уж тем более не подписывать с ним союзнических соглашений. Но вылилось бы это возмущение в войну?
В грамоте об объявлении войны Россией Ливонскому ордену, датируемой ноябрем 1557 г., в перечислении нарушений клятвы, допущенных ливонцами, говорится, что они обещали: «…к Жигимонту королю Полскому и Великому князю Литовскому или инои хто Государь будет на Полском королевстве и на Великом княжестве Литовском, и вам к нему не приставати ни в чем, никоторыми делы»[175]. Но это условие названо самым последним, после нарушения обязательства платить дань, упоминания о разорении православных церквей, препятствиях торговле в Ливонии русским купцам и т. д. И о его несоблюдении не говорится конкретно, просто приводится общая фраза о «преступлении крестного целования». Русские дипломаты ни разу не упомянули о Позвольском соглашении в перечислении причин войны — по крайней мере, его нет в документах московского происхождения[176].
А это говорит о том, что, даже если о По зволе в Москве знали, — ему явно не придавали такого уж судьбоносного значения. Поэтому построения ученых, считающих Позволь casus belli, пока не получили аргументации, основанной на актовом материале. Они транслируют мнение немецких и ливонских хронистов (И. Реннера, Т. Бреденбаха и др.), отраженных в нарративных памятниках. Но ему нет доказательств в документах XVI века.
Польской же стороной ливонско-литовский конфликт августа-сентября 1557 г. официально считался, в соответствии с narratio Позвольских договоров 1557 г., восстановлением фамильной чести польского короля, наказанием ливонцев за убийство королевского посла, пограничные рейды в Литву[177] и притеснения литовских купцов. Именно в таком виде — с сопутствующими конфессиональными мотивами — он и вошел в польские хроники, начинавшие отсчет истории борьбы за Прибалтику в середине XVI в. вовсе не с русского вторжения в 1558 г., а с «войны коадъюторов» 1556 г. и Позвольского мира 1557 года[178]. Станислав Сарницкий назвал эти события Теu tonico bello и также связывал начало борьбы за «Инфлянтов» с действиями Вильгельма Фюрстенберга и его противостоянием с рижским архиепископом[179].
Однако Позвольскому миру было не суждено остановить эскалацию конфликта. По образному выражению О. Дзярновича, «войну коадъюторов» и Позвольский мир, которые могли бы положить конец разделу Ливонии, «теперь помнят только историки» — все затмила начавшаяся в 1558 г. Ливонская война[180].
Таким образом, «война коадъюторов» 1556–1557 гг. положила начало закату Ливонии. И хотя в военном отношении конфликт носил локальный характер и быстро закончился, в дипломатической сфере безо всякой войны Ливония согласилась на серьезные уступки и фактически утратила часть своего суверенитета. Во всяком случае, после 1557 г. ливонская внешняя политика оказывалась полностью зависимой как от Короны Польской, так и от Священной Римской империи. Из событий 1556–1557 гг. следовал еще один жестокий урок: стало ясно, что Ливония не в состоянии выдержать никакого серьезного внешнего агрессивного воздействия, неспособна защитить себя. До начала раздела Прибалтики оставалось около трех месяцев.
Заключение
Говоря об истории Балтийских войн, очень важно определить для них точку отсчета. Когда начало борьбы за Прибалтику историки относят к январю 1558 г., к русскому вторжению в Ливонию, то «за флагом» остается вся предыстория конфликта. В таком случае непонятно, как Ливония дошла до такой жизни и почему ее гибель была неизбежной. Если не учитывать событий первой половины — середины XVI в., то причины Ливонской войны будут сведены к агрессии России против невинной Ливонии, порожденной захватническими устремлениями русского царя-тирана. Если же учитывать всю настоящую предысторию конфликта, то ситуация выглядит совсем по-другому. Россия вовсе не была единственной страной, желающей захватить Прибалтику — столь же агрессивной была роль Королевства Польского и Великого княжества Литовского. Герцогство Пруссия, Священная Римская империя, Швеция, Дания также стремились к активному участию в разделе Ливонии.
Это был крупный международный конфликт, порожденный изменением геополитической реальности, угасанием старого, средневекового мира на Балтике, мира Ганзейского союза и немецких северных крестоносцев, прибалтийского новгородско-псковско-ливонского «мира-экономики», концом эпохи феодальных локальных государств, рассеянных по берегам Балтийского моря. Ему на смену приходили державы раннего нового времени, «молодые хищники», претендующие на превращение в империи или преследующие глобальные геополитические цели, такие, как экономический и политический контроль над крупномасштабным регионом, например, таким, как Балтийский мир. Борьба за него началась с передела Прибалтики как самого «прогнившего» звена в системе балтийских государств. Она растянется почти на 70 лет, в которые прибалтийские земли станут одним из активно действующих полигонов знаменитого «столетья войн» (1550–1648) Европы раннего нового времени.
