Закат северных крестоносцев. «Война коадъюторов» и борьба за Прибалтику в 1550-е гг. - [20]

5) употребление подобающего титула русского царя вместо «великий князь московский»[104].

Согласно ливонским документам, русское вторжение не состоялось только из-за того, что в Гарриене и Вирланде свирепствовала чума[105] и зима выдалась с неустойчивой погодой. Поэтому Иван Грозный якобы и продлил перемирие до 29 сентября 1552 года. Ливонцы же понимали, что империя далеко и на помощь не придет, а с ближайшим европейским соседом — Великим княжеством Литовским — нет соответствующего договора. Поэтому, по утверждению автора анонимной записки, орден стал искать контакты с Вильно. Но Литва хотела вернуть ливонско-литовскую границу на так называемую «линию Радзивилла» 1473 года, что вызвало резкую неприязнь ливонской аристократии к руководству ордена: никто не хотел отдавать Литве захваченные земли в обмен на военный союз. Возникли пограничные конфликты, причинившие ущерб обеим сторонам. Высказывались также планы найма в Германии кнехтов и использование их против Московии[106]. Пруссии же Ливония доверяла мало и на ее помощь особо не рассчитывала[107].

И магистр, и архиепископ с нетерпением ожидали возвращения ливонского посла (Ганса Анрепа?), который был в 1551 г. в Москве при великокняжеском дворе, а также по пути встречался с наместником Пскова и передавал послание от магистра и Дерптского епископа в Великий Новгород. Посол привез известия о подготовке Московии к войне с Ливонией. Убеждение в грядущем нападении России на Ливонию зижделось на том, что Москва закончит 33-летнюю войну с Казанским ханством, заключит мир и союз с ногаями и после его покорения освободит силы для наступления в Прибалтике. Наступление, по донесению посла, планировалось по трем направлениям: на Дюнабург, из Новгорода — на Нарву, из Пскова — на Нейгауз и Дерпт[108] (по другой версии — из Новгорода по двум направлениям — на Нарву и на Дерпт с Нейгаузом и из Пскова — на Дюнабург)[109].

В апреле 1552 г. магистром была получена грамота от Ивана IV. Царь возмущался неподобающим написанием его титула в документах ливонского посольства Ганса Анрепа. Посол должен был прибыть в Москву до 28 октября, для чего ему была прислана опасная грамота[110]. Однако в ноябре 1552 г. ливонский магистр получил от псковского наместника отказ пропустить посла на Русь. Ливонцы объясняли это эпидемией чумы, бушевавшей на Новгородчине[111].

Еще X. Круус обратил внимание, что прибалтийские немцы в XVI в. ошибочно отождествили военные приготовления России против Швеции в преддверии русско-шведской войны 1555–1557 гг. с подготовкой вторжения в Ливонию после переговоров в 1554 году[112]. Данная фобия была традиционной: Н. А. Казакова показала, что в 1494 г. подготовку к русско-шведской войне (началась в 1495 г.) Ливония также отнесла на свой счет, усмотрев в ней намерения России напасть на орден[113].

Ливонцы писали, что Иван IV — такой же враг христианского мира (в лице Ливонии), как и турецкий султан. Он выдвигает к Ливонии следующие претензии:

1) перекрывание всех путей для русской торговли;

2) высокие экспортные пошлины для русских товаров;

3) препятствование ввозу в Россию военных товаров и пропуску военных и технических специалистов, желающих наняться на русскую службу;

4) конфискация товаров у русских купцов, за что следует выплатить компенсацию в 60 000 талеров;

5) умаление титула русского царя всея Руси, именование его всего лишь «великим князем московским».

Все вышеприведенные документы содержат в большей степени фобии ливонцев, чем действительные планы России. Данный перечень не совпадает с реальными претензиями, которые Москва предъявила Ливонии в 1550 г. Чтобы понять суть намечавшегося конфликта, надо рассмотреть особенности русско-ливонских отношений в 1550-е гг. Их спецификой было то, что после присоединения к Москве Новгорода Великого и Пскова по-прежнему заключались три отдельных соглашения: Новгорода с Ливонским орденом (магистром), Пскова с Ливонским орденом (магистром) и Пскова с Дерптским епископством. При этом переговоры велись как наместниками Новгорода и Пскова, так и московскими посольскими службами и в любом случае утверждались великим князем и государем всея Руси.

Тем самым получалось, что ливонская сторона договаривается как бы не со всем Российским государством, а только с наместниками двух его окраинных провинций и только через посредничество этих провинций выходит на центральную власть. Хотя в реальности, конечно, за договором стояла воля московского государя, и все стороны это прекрасно понимали. Но Москве было выгодно сохранять новгородско-псковско-ливонский формат переговоров. Зачем? В основе лежало непризнание великими князьями равными себе ливонского магистра, рижского и тем более дерптского архиепископов. Переговоры между государями предполагали их более или менее равный статус, что в данную эпоху определялось через понятия «братство» или, в более приниженном случае — «суседство». «Братьями» русского государя считались крымские ханы (Гиреи), короли Польши (Ягеллоны), императоры Священной Римской империи (Габсбурги), турецкие султаны, английские и французские монархи. В случае прихода к власти в этих странах сомнительных правителей, вроде избранного «не Божьим соизволением, а мятежным человеческим хотением» польского короля Стефана Батория, они из «братьев» превращались в «соседей»