Закат боярской республики в Новгороде - [18]

Роковые слова были произнесены. За свою многовековую историю Великий Новгород не раз ссорился с великими князьями, не говоря уже о своих собственных, с которыми бояре не чинились, указывая им «путь» из города. Новгородцы пытались препираться со Всеволодом Большое Гнездо. Они обижались на самого Александра Невского, ставившего интересы Русской земли выше новгородских. Негладко складывались отношения с Михаилом Тверским и Иваном Калитой, с Семеном Гордым и Иваном Красным. Дмитрия Донского бояре боялись, а обиды на его сына вымещали на двинянах. Они вели мелочную, постоянную войну в Заволочье против устюжан, спорили с великим князем о Торжке и Вологде, о Бежецке и угодьях на Двине. Интриговали против Пскова, заигрывали с Орденом. Поддерживали Шемяку, приглашали на пригороды литовских князей. Поднимали на Русь Казимира Литовского, жалуясь ему на своего сюзерена. Но никогда еще Великий Новгород не заявлял устами своих бояр о желании выйти из состава Русской земли, порвать с вассалитетом по отношению к великому князю всея Руси и заложиться за чужеземного государя. Выступление на вече Борецких и их сторонников в ноябре 1470 года означало полный разрыв со старой общерусской традицией, с той «стариной», на которую опирался великий князь в своем послании к новгородцам.

«Литовская» партия не захотела быть «отчиной великого князя, противопоставляя этому тезис о своей «вольности». Слово «отчина», которым великий князь обозначал и Новгород, и Псков, и другие русские земли, означает, разумеется, не «вотчину» — наследственное частное земельное владение (что часто вводило в заблуждение историков XIX века, даже самого Ключевского). Термин «отчина» в его политическом смысле, а именно в этом смысле его употреблял великий князь, близок к однокоренному с ним понятию «отечество». В устах великого князя он означает исконную, наследственную связь, идущую «от отчич и дедич», преемственность политической власти и традиции, то, что в наше время историки называют «патримониальной» (идущей от отцов) властью. Феодальная монархия, основаная на патримониальном принципе,— наиболее типичная форма государственного устройства в средние века. В глазах средневекового человека, привыкшего к образному, конкретному мышлению, «государство» воплощалось в «государе». Недаром же дети французского короля назывались «детьми Франции». Быть «отчиной» великого князя всея Руси — значит быть частью Русской земли, признавать власть ее сюзерена. Заявление «литовской» партии — это больше, чем разрыв феодальной присяги, заключенной в Яжел-бицах. Это — разрыв с Русской землей, переход под власть иностранного государства.

Неудивительно, что после такого заявления «възмятеся» весь Новгород. Началась междоусобица. Новгородцы раскололись на два лагеря. «Овии же хотяху за великого князя по старине к Москве, а друзии за короля к Литве». Происходили открытые столкновения с применением силы (к чему, впрочем, новгородцы были издавна привычны). По словам московского летописца, сторонники «литовской» партии «начаша наи-мовати худых мужиков вечников», а наймиты и «ка-менье на тех метаху, которые за великого князя хотят».

Вот где сказалось расслоение новгородского общества. Опустившиеся в самый нижний социальный слой, свободные, но лишенные имущества, обездоленные люди действительно могли стать наймитами и продать свои услуги тому, кто дороже заплатит. Очень нуждались в их услугах Борецкие — много, должно быть, было тех, в кого приходилось метать каменья за их верность Русской земле.

«За короля хотим!», ,«К Москве хотим!» — под этими лозунгами разгоралась борьба на вече, на улицах и площадях Новгорода.

Партия умеренных, поддерживавшая Феофила, оказалась слишком слабой. Ей не удалось укрепить свою власть и, используя благоприятный момент, добиться отъезда Феофила в Москву, официального поставления его, реального соглашения с великим князем. Партия Борецких и их союзников становилась все сильнее. «Словеса избрана» ставят это в прямую связь с широкой организацией подкупов, с «множеством злата», полученного от того же Пимена. Но едва ли нужно преувеличивать роль этого злополучного и зловещего ключника. Борецкие и другие бояре, сторонники Казимира, были сами достаточно богаты, чтобы «наимовать худых мужиков вечников». Да и в самой господе, видимо, позиции их были сильны. И агитацию свою они вели достаточно умело. Фактическая власть в городе все больше переходила в руки «литовской» партии.

«Словеса избрана» подчеркивают лояльность Феофила. Он пытался бороться против агитации «литовской» партии, «повелеваше им, яко да престанут от такового злаго начинания». Но все это было, разумеется, тщетно. Феофил пытался даже сложить с себя сан и удалиться в монастырь. Но это было бы открытым проявлением кризиса, открытым разрывом с великим князем. Сторонники Казимира были к этому еще не вполне готовы.

«Словеса избрана» обливают Марфу Борецкую потоками грязи, не скупясь на эпитеты и сравнения. Удивляться этому не приходится: в средние века (да и не только в средние) борьба с политическими противниками велась не только оружием, но и языком. Едва ли Марфа планировала брак с литовским паном, чтобы вместе с ним «владети от короля всею Новугородцкою землею» (в чем ее обвиняют «Словеса»). Марфа была старухой, имевшей взрослых, уже далеко не юных сыновей. Шансы на замужество были у нее невелики, а политический смысл такой комбинации был весьма сомнителен. Вряд ли этот вариант понравился бы другим новгородским боярам, членам той же «литовской» партии. Но несомненно одно— политическая роль Марфы была действительно большой. Именно она была одним из главных действующих лиц в драматических событиях, развертывавшихся в старом городе.