Заговорщики Гора - [45]

Фактически, у свободных женщин высших и низших каст есть одна общая черта, надёжно объединяющая их в единое сообщество. Это — их презрение и ненависть к рабыням.

Каким странным находят они то, что мужчины предпочитают им рабынь, беспомощных, прекрасных, послушных, переполненных потребностями, отчаянно стремящихся понравиться!

Как такое возможно?

Но, кажется, что это всё-таки возможно.

Разве свободные мужчины не посещают аукционы, не прохаживаются вдоль демонстрационных клеток, разве они не прогуливаются к воротам, дабы засвидетельствовать прибывающие караваны, поглазеть на бывших свободных женщин других городов, ведомых голыми на местные рынки, разве они не хотят красивую шлюху в ошейнике, дрожащую у их рабского кольца, разве они не являются завсегдатаями пага-таверн, конечно, далеко не всегда заходя туда ради беседы или партии в каиссу. Как отвратительны рабыни, полагают свободные женщины. Как ужасно, хотеть принадлежать, хотеть принадлежать мужчине полностью, хотеть любить и служить ему, навсегда, смиренно и без сомнений, прилагая все свои силы и способности! А как ужасны мужчины, как необъяснимо то, что они предпочитают им, благородным, роскошным, гордым и свободным, пресмыкающуюся перед ними красотку в ошейнике, возможно, закованную в кандалы, отчаянно старающуюся ублажить их как самка. Что такого особенного в их испуганной, раболепствующей конкурентке с отмеченным бедром и окружённым железной полосой горлом, облизывающей и целующей ноги своего хозяина? Что может она, рабыня, животное, иметь или предложить, в чём она могла бы хотя бы начать конкурировать с расположением свободной женщины, настаивающей на своём достоинстве и ревниво отстаивающей свои права? Но почему же, между двумя предложенными им опциями, между благородной и презренной, между достойной и никчёмной, мужчины предпочитают второй вариант, презренную и никчёмную рабыню? Почему же они так рьяно желают взять на поводок и заковать в свои наручники рабыню, связать её по рукам и ногам, постановить на колени, надеть на неё свой ошейник? Почему они так истово торгуются, так отчаянно и опрометчиво стараются перебить цену соперника, лишь бы купить её? Почему они готовы драться, лишь бы обладать ими? Почему они готовы убивать за них?

Внезапная острая боль, вспыхнувшая в моём правом плече, выбила из меня отчаянный крик. Меня ударили. О, мне было знакомо это ощущение, я чувствовала подобную боль достаточно часто, когда вызвала недовольство у наставниц, или ошибалась с произношением, не так прислуживала, принимала неверную позу или так далее. Это не было результатом удара кустарного орудия какого-нибудь подростка, игрушки, имитации атрибута для наказаний, меня ударили фактическим устройством, а не его суррогатом, упругим, затянутым в кожу стрекалом, инструментом специально разработанный, чтобы повышать дисциплину и рвение рабыни. Большинство из нас в ужасе от плети, но, поверьте мне, нет ничего приятного в том, чтобы ощутить на своей коже корректирующий удар стрекала.

Мы пойдём на многое, чтобы наши владельцы остались нами довольны!

— Шлюхи! — услышала я сердитый голос женщины. — Шлюхи! Шлюхи!

А потом послышались звуки ударов и крики боли.

— Подёргайтесь от этого! — визжала женщина. — Попрыгайте от удовольствия от этого, грязные шлюхи!

— Пожалуйста, простите нас, Госпожа! — взмолилась одна из девушек в караване, но ответом на её просьбу, судя по звукам, стали ещё два или три удара.

Наставницы меня предупреждали, что больше всего мне следует бояться свободных женщин. Если одна из них обратилась к тебе, особенно если это сделано с явным недовольством, то будет разумно не только опуститься на колени, как перед мужчиной, дабы выяснить его интерес, намерения или пожелания, вдруг он захотел дать какое-нибудь указание или что-то в этом роде, но и склонить голову к её ногам, фактически, приняв первое положение почтения. И никоим образом, ни словом, ни тоном голоса, ни действием, ни выражением лица не показать хотя бы минимального намёка на непочтительность. Малейшее предположение о наличии такого подтекста может привести к суровому и длительному наказанию. Женщина свободна, в то время как ты — рабыня.

— Тарскоматки! — вопила женщина. — Тарскоматки! Тарскоматки!

Снова засвистело стрекало, послышались звуки ударов и новые крики боли.

— Ой! — вскрикнула я сама от боли, вспыхнувшей в плече.

— Оставьте их в покое, — буркнул какой-то мужчина.

— Есть много чего получше, что можно было бы сделать с этими маленькими вуло, чем просто избивать их, — проворчал другой прохожий.

— Да, — взвизгнула женщина. — Уж кому как не вам знать об этом!

— Пощадите, Госпожа! — попросила одна из рабынь, почувствовав поддержку, но тут же вскрикнула от боли: — Ой!

Я благоразумно промолчала, буквально кожей ощутив, что кто-то остановился рядом со мной. И точно, какой-то товарищ справа от меня принялся напевать песенку о «Тастах».

— А ну заткнись! — рявкнула на него женщина.

— Деметрий скоро будет дома, — сказал кто-то из мужчин, успокаивающим тоном.

Похоже, его слова не возымели действия. Удары посыпались с новой силой. Досталось и мне тоже. Я съёжилась, наклонилась вперёд, насколько позволила натянувшаяся задняя цепь.