Загадка улицы Блан-Манто - [94]

Останки водрузили на носилки и оттащили в мертвецкую для освидетельствования. И сразу отправили гонца к Сансону.

Желая убедить Бурдо, что урок, преподанный ему самоубийством Брикара, не прошел для него даром, Николя пригласил его отправиться вместе с ним в Бастилию и допросить там Семакгюса. Распорядившись запереть Луизу Ларден в секретную камеру, сыщики взяли фиакр и поехали в королевскую тюрьму. По дороге Николя размышлял, как лучше построить допрос Семакгюса. Во что бы то ни стало ему следовало избежать двух подводных камней. Во-первых, не дать подозреваемому, превосходящему его по возрасту и жизненному опыту, заговорить себя. А во-вторых, приглушить чувство дружбы, которое он по-прежнему питал к Семакгюсу, подозреваемому уже в двух преступлениях.

Рассеянно глядя на оживленную улицу, он заметил, что горожане, готовясь к праздничной процессии Жирного быка, начали украшать фасады домов. Николя, ставший парижанином совсем недавно, уже знал, что процессия, сопровождавшая животное, убранное цветами, лентами и разными побрякушками, доставляла полиции лишнюю головную боль, так как в этот день черни дозволялись любые вольности. Процессия начинала шествие от парижской бойни, как раз напротив Шатле, и двигалась на Сите, где приветствовала заседавший во Дворце правосудия парламент. Затем она возвращалась обратно, животное забивали, разрубали тушу и съедали. Но иногда подмастерья мясников, являвшихся устроителями этого праздника, не дождавшись Жирного четверга, начинали дефилировать по улицам и веселиться уже со вторника или среды, разгуливая не только по тем улицам, где предстояло прошествовать быку, но и в отдаленных кварталах города.

Впереди показалась Бастилия. Слева, от площади Порт-Сент-Антуан, брала начало длинная улица, ведущая в одноименное предместье. Свернув вправо, фиакр покатил вдоль рва, преграждавшего путь к крепости. При виде четырех мощных башен, высившихся над городом, Николя содрогнулся. Пройдя через множество ворот, они наконец добрались до конца моста, ведущего непосредственно к главному входу в государственную тюрьму. Бурдо, хорошо изучивший здешние места, свел знакомство со многими караульными, а также с главным тюремщиком. Когда главный протянул свою холодную и влажную руку Николя, молодому человеку стоило больших усилий не шарахнуться от этого косоглазого, похожего на огромную жабу субъекта. Взяв фонарь, главный вперевалку, далеко откидывая ногу, повел сыщиков к одной из башен.

Они проникли в чрево каменного чудовища. От толстых стен веяло несокрушимой мощью. Чем глубже они погружались в недра крепости, тем труднее становилось дышать. Поверхность стен напоминала обесцвеченную и шелушащуюся кожу больного, свидетельствующую о его недугах. Пугало отсутствие привычной игры света и тени. Лучи дневного светила узкими копьями пронизывали темноту, клубившуюся под сводами, но не разгоняли ее. Световые потоки, зажатые в тиски плотного мрака, узкими клинками рассекали мглу, не способные ни рассеять ее, ни перемешать со светом и создать полутень. Оконные щели, словно мимолетные видения, исчезали так же быстро, как и появлялись. Лучи света, на протяжении веков падавшие сквозь бойницы в одни и те же точки, высветлили каменную поверхность, и теперь их белесоватый, мертвенно-бледный оттенок являл собой резкий контраст со свинцово-серым цветом соседних каменных блоков. Скользнув по каменным залысинам, взор упирался в мрачные стены, сплошь, словно проказой, покрытые загадочной сырой порослью, отдаленно напоминавшей мох. Сверху, из углов, свешивались закрученные плесневые грибы и, колыхаясь, подобно паутине, высасывали из затхлой атмосферы последние остатки воздуха. Кристаллические формирования, странные по форме и изменявшие цвет от серого до зеленоватого, поблескивали в свете фонаря, свидетельствуя о выходящих на поверхность отложениях каменной соли. Известняковые стены сочились влагой. Ноги скользили в темных проходах, поросших скользким мхом, похожим на морскую слизь. Повсюду витал острый запах холода, из-за спертого воздуха казавшийся совершенно непроницаемым. Плотный холодный запах напомнил Никона коллегиал в Геранде. В дни сильных дождей, когда гранитные камни сочились застывшим ладаном, а из подвалов выплывали ароматы плесени и гниения, часовня дымилась промозглыми удушающими парами.

Тошнотворный запах грязи и блевотины, исходивший от серой тиковой хламиды тюремщика, окончательно отбивал желание дышать, и Николя старался держаться от провожатого подальше. В этой каменной пустыне хриплое дыхание тюремщика и шлепанье его шагов казались единственными признаками человеческого присутствия. Медленно повернув ключ, тюремщик открыл тяжелую дубовую дверь, обитую железными пластинами. Николя удивился, увидев перед собой просторное шестиугольное помещение. Из-за трех ступеней, сбегавших от двери вниз, камера казалась особенно высокой. На противоположной стороне другие три ступени вели к узкой амбразуре окна, перегороженного железными балками. Справа стояла деревянная кровать, застеленная, к великому удивлению Николя, чистыми простынями и вполне приличным шерстяным одеялом. Гости не сразу заметили Семакгюса, ибо дверь закрывала от взоров значительную часть камеры. Спустившись по ступенькам, они увидели узника. Он сидел за маленьким столом, придвинутым вплотную к камину, и что-то писал. Поглощенный работой, он не сразу обратил внимание на шум отпираемого замка. Когда же, наконец, он оторвал голову от бумаги, раздался его скрипучий надменный голос: