Загадка мадам Лю - [16]

— Чего мне надо, спросишь? Не спеши, узнаешь. Я тебя свожу в одно местечко.

Местечком мои знакомые следователи-ребята, которые помогают в моей работе, называют такие комнатушки, где ведется следствие. Откуда он знает, что я давно слыву у ребят своим? Просто я рекламирую их работу в лучшем виде. Я знаю, за такую их адскую муку хорошо хотя бы добрым словом упомянуть их фамилии. Но это, пожалуй, единственное, что я могу сделать для них сегодня.

В тот раз, когда я за три часа до отхода поезда приехал на ту улицу, куда было указано и где это самое страшное заведение — приемник, я увидел подполковника Добрюка (был, когда у меня украли кирпичи, старшим лейтенантом). Я подумал удивленно: зачем он сюда добровольно напросился? Он, как бы отгадывая мои мысли, сказал:

— Кому-то надо! Они здесь такие несчастные. Пожалеть некому.

— Как же вас отпустили?

— И сам не знаю. Говорят, что-то случилось с моим начальством. Они ведь меня за безотказность в работе любили. Крикни: «Добрюк!» — я тут как тут. — И сразу, без перехода, спросил меня: — Вы, кажется, в привидения не верите? Тогда еще говорили, помните? Привидение ваши кирпичи для дачи слямзило… Так вот… Я начинаю верить в эти привидения. Встаю сегодня утром, точнее просыпаюсь… А кто-то шепчет на ушко. Ты, говорит, позвони сегодня такому-то, ну, значит, вам. Он у нас, говорит, в области. Покажи ему этого сосунка. Пусть на досуге потом поразмыслит.

— Какого сосунка?

— Да есть у меня такой. — И кричит: — Верховод! Приведи того сволочугу.

Рядом из-за соседней двери кто-то гаркнул, исполненным служебной страсти голосом: «Есть привести!» И через минут десять приводят смугленького, небольшого росточка мальчика лет семнадцати. И рассказывает за него Добрюк: видишь, в тот вечер он вернулся из видеосалона, решил «прошвырнуться» с твердым намерением кого-либо убить.

— Было уже такое, — сказал я. — У известного писателя. Описано здорово.

— Верно, — отозвался Добрюк. — Этот лишь убил не беременную женщину, а медсестру, мать двоих детей. Зашел в медчасть и бил ее топором. Ни за что, ни про что. Она уже была мертва, а он все бил и бил.

— Зачем вы все-таки меня привели сюда? — вскричал я.

— А голос мне утром приказал! Откуда я знал, что вы тут? Ну скажите, откуда? Ей-богу не вру. Голос говорит: «Ты обязательно позови его и покажи этого несчастного». Слушай, — обратился подполковник к убийце, — ты ел сегодня?

— Не-е, — ответил тот. Он не был похож на монстра — такое себе плюгавенькое создание.

— Видите, переживает, — сказал Добрюк. — Голос мне сказал: «Он, когда будет писать о таких, пусть тоже переживает!»

Нате вам! Переживай! Да кто вам сказал, что о таких писать надо с сожалением?

Я тогда был настроен агрессивно. История с убийством Светланы, в лесу, близ санатория; убийство Ирины… И еще этот злой и беспощадный сосунок-убийца, с которым Добрюк заигрывает… Не много ли для последних месяцев? Оплакивать судьбу убийц? Об убиенных моя будет печаль.

Все это происходило в первый мой приезд на разбор дела Ирины. Сразу же от Добрюка я метнулся в гостиницу, собрал быстро вещички и прибежал к директрисе.

— Вы мне покажите ее, — попросил я.

— Кого? — Она уже, видимо, меня забыла.

— Да эту колдунью.

— А-а, колдунью… Сейчас. — Набрала номер телефона и стала кого-то расспрашивать: на дежурстве ли Рая (оказывается, мадам Лю звали Раей)? Ей что-то ответили. Директриса положила трубку и, будто лишний раз свидетельствуя о непокорности своей сотрудницы, сказала мне:

— Нет на дежурстве. Исчезла! Как сквозь землю провалилась, говорят. А с людьми рядом была. Говорят, на глазах растворилась…

…Теперь она шла ко мне, Лю, женщина неопределенного возраста. В лучшем случае — до тридцати, в худшем — до сорока. Она была, оказывается, блондинка. Я когда-то влюблялся в блондинок, терял голову. В последние десяток лет, подурнев и, откровенно говоря, поистаскавшись, уже не глядел на них. Не все ли равно, кто притворяется, объясняясь тебе в любви: брюнетки, блондинки, шатенки? Любовь — зла. В молодости лишь можно говорить, что тебя любят за твою красоту такие же молодые и красивые. А потом… Врут! Конечно, балдеют в одиночестве, им вечно не хватает денег. Но любить они разучились. Они и не умели любить. Любовь — божий дар. Тут прав подполковник Струев. Когда мы ехали с Хапстроя, он рассуждал опять о любви в семье. Если ее нет, то и нет потом нитки, за которую можно вытянуть всю, как он выразился, цепь. Человека надо учить любить. Человек должен уметь любить. Как все просто было бы понять: «вор в законе» бросил все, ради любви. Но Ирина (о мертвых, конечно, или хорошо, или ничего) никогда не могла любить. Она никого не любила. Потому и сгорело вокруг нее столько людей. По ходу сгорит еще, — пообещал он.

Мы, правда, не нашли следов «вора в законе», хотя, как вам уже известно, была засада и его «берегли». Упустили!

О том, что Ирина никого не могла любить говорила и Лю.

Теперь я могу признаться — я видел тогда Лю и даже встречался с ней. Как бы это объяснить? Я встречался с другой вроде женщиной. Но думаю, что это была она, Лю. Во всяком случае, я встречался не с теперешней Лю, а тогдашней, еще более загадочной, чем теперь. Я даже высчитал все, когда это было. Между посещением Добрюка и последним разговором с подполковником Струевым, в первый мой приезд.