Загадка мадам Лю - [14]

— Двигай, Барышников, в направлении Хапстроя, — сказал он нехотя. И, подумав, добавил: — Ты, Васильев, всегда больше всех знаешь… А где ты был вот — хочу спросить?

Сухонин лениво пояснил:

— К нему отец приехал. Можно понять.

— А я всю ночь пахал, — зевнул Струев. — Обидно. Когда молодые дурку валяют, а старички… С бабой некогда переспать…

— Молодые!.. — В голосе Васильева зазвучала обида. — Когда я… Так это ничего! Без вас поехал…

— Без меня дневничок конфисковал.

— Так я положил же его на видном месте. Чтобы сразу заметили…

— Ага. Я заметил… Страницы полные?

— Я думаю, вы все аккуратно просмотрели.

— Конечно. Это и положено так. Ты ведь их лично знаешь. И этого Лёдик-Мёдика, и убитую знаешь.

— На самом деле? — вскинулся Сухонин. — Впрочем… Я же хорошо знаю, что у нас лично, — полковник перешел на «вы», — на сегодняшний день три дела, по которому проходят около пятидесяти человек. Да еще попрет уйма свидетелей… Все равно некого тебе, — легко перешел и на «ты», — дать в помощники.

Недавно они были на равных. Сухонин получил еще одну большую звездочку два месяца тому назад. Это произошло, когда формировались отделы по борьбе с мафией, наркобизнесом и еще с чем-то таким крупным и масштабным. Звездочку ожидал и Струев, но в последнее время то ли у него сдали нервы, то ли чуточку он зазнался. Дважды крупно поругался с начальством. И теперь — в подчинении человека, которого, признаться, не уважал.

— Вот будет скоро полегче, — успокоил полковник.

— Никогда не будет у нас такого, — нехотя отозвался Струев, кривя при этом губы. — У нас с этим всегда будет глухо.

— Не скажи, — возразил полковник.

— У нас главное запротоколировать, задокументировать, перепроводить. А, скажем, как? Начальству на это начхать. Нужна им моя работоспособность? Нужна! И айда!

— Слушай, что же ты говоришь при подчиненном? Ты же его развращаешь!

— Развращаю. Пусть учатся. Может, они, помоложе, все и изменят. Сейчас они, гляжу, не дураки. Они уже не вкалывают, как мы.

— Погодите-ка, парни, — встрепенулся вдруг полковник, увидев новый, недавно построенный тут хозяйственный магазин, и извинительно добавил: Сынишка выдергал насчет мотоцикла. Тут, говорят, есть.

— За сданные яйца, — сказал подполковник.

Шофер остановил машину. Уже выйдя и держась за ручку дверцы, Сухонин покачал головой.

— Эх, Саня, Саня! Поменьше бы в оппозицию лез. Что о нас подумает столичный товарищ?.. Прикинь лучше, как в такой обстановке с ним будешь работать. — Он кивнул на Васильева. — Он же еще не развращен на службе. Развратится — станет возражать на каждом шагу, как ты мне, обидно станет.

И захлопнул с треском дверцу. Струев сидел насупясь, ждал терпеливо. Наконец, улыбающийся, вернулся Сухонин.

— Ну что, поехали? — Он одарил всех улыбкой.

Как, оказывается, далеко ехать в этот Хапстрой! Как я вчера так легко преодолел такое солидное расстояние! Чем же эти друзья меня шарахнули по голове? Зачем ударили? Кто выследил? К чему я им?.. Но тогда ответь: почему ты следил? Ты не следил и поехал из любопытства? Ну, а что ты расскажешь этим, как был вчера там и как тебя тюкнули по голове?

Подполковник вытянулся на окошечко машины, зевнул, спросил Васильева:

— Ну кадр, вовсе не развращенный службой… Ты сознайся, почему все-таки мне не сказал, что ты хорошо знаешь этого Ледика?

— А чего вдруг? — Васильев оторвался от чашки — он пил, налив из термоса, кофе. — Разве вы забыли, что мы тут друг друга все знаем?

— Я разве знал, что ты здешний?

— Но я же думал, что вы заглядывали в мое дело. Я был здешним. И теперь в доску здешний.

— Я в дело твое не глядел, потому что ты еще — пацан. Наделать ты ни хорошего, ни плохого еще не мог. Ни тут, ни там… Так почему ты мне не сказал, что знаешь подозреваемого?

— Я думал, в работе откроется. Все равно же некому было к вам идти. А я… Я уже по делу истосковался. Почему я только на бумажках сижу?

— Потому и сидишь! Что вот так действуешь! Ты хотя бы чуточку знаешь о том, как в былые времена мы жили? Знаешь, когда с нас сняли плату за звание? Знаешь, как мы в течение более семнадцати лет, аж до декабря шестьдесят девятого, работали по четырнадцать-шестнадцать часов в сутки? Почти без выходных, часто без времени для еды! И с месячным окладом аж от девяноста до ста тридцати! Но учти, тогда всегда мы говорили: «Я не буду вести этого дела. Я не могу, братцы! У меня личное в этом есть…» У нас совесть была!

— Вы думаете, сейчас что-то изменилось?

— А нет? Не изменилось?

— Я доложу вам! Учился я с ним всего один год.

— Но именно в этом году ты конфликтовал с ним.

— Александр Александрович, почему вы так со мной разговариваете? Я учился с арестованным, да. Но мне было тогда всего шестнадцать лет. Если бы вы были ко мне более или менее настроены по-доброму, вы бы взяли это на учет и спросили бы меня, почему так запутаны у этого матроса Ледика были последние годы жизни?

— Вы не ответили на мой вопрос, — Струев тоже перешел на «вы», почему не сказали, что учились вместе с арестованным? И что у вас был с ним конфликт…

— Я извиняюсь за это.

— Что был за конфликт? Элита? Вы, Ирина… Извините, потерпевшая? Еще несколько привилегированных особ? Скажем, сын главного инженера шахты, дочь секретаря райкома… Всего-то — пигмеи.