Загадка Иисуса - [41]

Но христианство было чем-то большим, чем надежда. Оно было опытом, переживанием. Истинное проявление Иисуса, его присутствие ожидалось, как будущее событие. Но, тем не менее, Иисус считался уже явленным в видениях апостолов, в оракулах пророков, в чудесах чудотворцев. «Церкви» уже вкусили его грядущее присутствие. В глазах Павла это было лишь задатком. Но и задаток приобретал большую ценность теперь, когда расплата оказалась столь далеко отсроченной.

Таким образом, незаметно переместилась ось христианской веры. Мессия как бы удвоился. Верующие пламенно привязывались душою к мессии, уже явившемуся, чтобы несколько отделаться, освободиться от мессии, долженствующего явиться. Грядущее царство божие было объявлено в известной мере уже осуществившимся. Грядущий триумф Иисуса был отдален, обесцвечен. Зато приблизили и конкретизировали то, что Иисус уже совершил: его мистическую смерть, его духовные подвиги. Глубокая и тонкая работа дала возможность вере преодолеть смертельный кризис.

Работа эта сказалась в трех первых евангелиях, где положительные чаяния отступают на задний план. Она получила свое завершение в четвертом евангелии, где эти самые чаяния уже больше не имеют объекта, ибо вечная жизнь уже приобретена я уже существует. Евангелия подменяют чаемого и ускользающего Иисуса стабильным и уловимым Иисусом. Для подлинной мистики время нечего не значит. Надежда говорит: все, что будет, уже есть. Я уже получил тебя, раз я чаю тебя. Вера отвечает: все, что есть, уже прошло. Ты не стал бы меня искать, если бы ты меня уже не нашел.

Возражения и доводы неверующих и колеблющихся действовали в том же направлении. Совершенно ясно чувствуется пластическое действие этих возражений на последовательных определениях христианской веры. Возражение и отрицание рождают утверждение. Сомнение лепит, формирует веру.

Иисус Павла или Послания к евреям был понятен лишь умам, акклиматизировавшимся среди сверхчувственных реальностей и поднявшимся на горние высоты иудейского умствовования. Будучи представлен людям более ограниченным и менее изощренным в писаниях, этот образ Иисуса поднимал возражения со стороны так называемого здравого смысла.

Действительно ля он явился Петру и другим? Может быть апостолы видели только призрак? Нет, отвечала вера. Это не был призрак. Доказательство в том, что он ел, доказательство в том, что его трогали. Тело Иисуса не являлось уж больше почитаемой духовной реальностью. Оно все больше обнаруживало тенденцию к превращению в такое же тело, как и всякое другое. Человек с грубым вкусом не допускает никаких других тел, кроме материальных, и в споре он обыкновенно увлекает человека веры на свою точку зрения.

А воплощение Иисуса, его переход в человечество, его смерть, где и когда они имели место? Павел окутал эти вопросы туманом божественных откровений. Они больше не могли там оставаться. Здесь особенно сильно действует материалистическое возражение. Факты, говорит оно, реальны лишь в том случае, если они происходили, но если они происходили, то они должны были запечатлеться где-нибудь в истории. Где запечатлелись божественные факты, от которых зависело спасение ангелов и людей?

В борьбе с дюжинным человеком мистик не может победить. А оказавшись побежденным, он чувствовал бы, что он стал жертвой' несправедливости. Для него мистическая реальность является чем-то бесконечно высшим, чем всякая другая реальность. Не приходится его много расталкивать для того, чтобы он удостоверил, что она предполагает совершенно иную реальность. Иисус был живым существом — вот верховный и основной факт. Он был человеком по богословскому определению. Если он мог быть человеком, лишь будучи исторической личностью, то лучше уж было утверждать, что он историчен, чем отрекаться от него. Вера в «живого» Иисуса породила веру в Иисуса, который исторически существовал.

Жестокость Ирода, кровавая перепись Квириния, свирепое гонение Понтия Пилата живы были в воспоминаниях людей. К ним подмешали историю искупления мира. Раз псалмы говорили, что раб господень был распят, то значит его могли распять только живым. Кровавый Понтий Пилат сделался гарантом (поручителем) исторического Иисуса. Имя римского всадника и имя сына божия оказались тонко переплетенными между собой.

Наконец, и богослужение нуждалось в новой священной историй для замены старой. Христиане не соблюдали больше моисеева закона. Они с трудом могли продолжать ритуальное чтение пятикнижия. И вот мы видим, что во времена Юстина чтение евангелий заменяет чтение закона и предшествует чтению пророков[252]. Это указывает нам, для какой цели были составлены евангелия.

Иисус осознавался, как другой Моисей, который не отправляется на гору слушать оракулы бога, но который сам говорит на горе. Новый закон был средактирован на манер старого, и в нем заповеди перемежаются с назидательными рассказами. Подобно тому, как пятикнижие перемешало закон и легенды израильтян, подобно этому евангелия примешали к христианскому закону легенду о мессии.

Евангелия имели литургическое назначение. Они являются последними плодами христианского пророчества, они знаменуют новый период. Они были составлены в такую эпоху, когда хитрые епископы пытались вырвать у одержимых пророков управление паствой. Они снабдили верующих ясным, убедительным, систематизированным материалом для чтения, призванным ограничить, апокалиптический бред и вольный полет духа.